Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

Зоя Николаевна смеялась.

«Почему яйцо?»

«Потому что оно — великое произведение природы, дар и тайна ее».

Что-то от этих разговоров и споров осталось. Она поставила себе задачу, когда перекраивала сценарий: вы увидите, как рождается хлеб, но это не главное. Моя задача объяснить, что хлеб не только пища, но и главное мерило потребностей человека. Потребление не знает границ, и чем выше благосостояние общества, тем выше потребление. С этим спорить она не собирается. Но что-то же есть в том, что сытый человек, боясь растолстеть, потерять современные формы, перешагивает через хлеб, отказывается от него. Не хлеб без сыра к стакану чая, а сыр без хлеба. Какая, казалось бы, разница, что и как ест человек. И где она подсмотрела это «перешагивание» через хлеб? Да хотя бы в собственном телевизионном буфете, где хлеб от бутербродов нетронутым оставался на столах, а пожилая актриса, с которой ей довелось оказаться за одним столом, сказала со смущением: «Военные годы, привычка, ем хлеб, не могу отказаться».

Обо всем этом хорошо бы еще раз потолковать с Симочкой. Он витал в своих теоретических построениях, не всегда был ей понятен, но выталкивал из наезженной колеи. Может быть, главный инженер окажется помощником? У новых всегда что-то новенькое должно быть, хотя бы для начала.

Кабинет Волкова был напротив директорского, с такой же высокой, обитой черным дерматином дверью. Посреди приемной, лицом к входящим, сидела девочка-секретарша.

— Вы из телевидения? Александр Иванович вас ждет.

Она вошла в кабинет и с порога увидела, что главный инженер через хлеб не перешагивает, ест его с большим аппетитом и вряд ли когда-нибудь задумывался над тем, сколько положено его съедать. Он легко поднялся со своего места, встретил ее посреди кабинета, представился. В художественный фильм бы его, облачить в костюм пекаря… Но тут Зоя Николаевна вспомнила, что пекарь без печи смотреться не будет, и перевела главного инженера в тестомесы.

— Прежде всего, Александр Иванович, я хочу объяснить, что сценарий документального фильма не является догмой, с этой поправкой на меняющуюся, быстротекущую жизнь давайте и приступим к его обсуждению.

Главный инженер ничего не ответил, он смотрел на нее. И не просто смотрел, любовался. «Этого еще не хватало», — Зоя Николаевна сдержалась, не поморщилась, кто его знает, может, у него всегда такой идиотски-восторженный взгляд. Но тут она ошиблась, через минуту взгляд стал озабоченным, даже растерянным, главный инженер откровенно загрустил и, глядя уже мимо Зои Николаевны, произнес:

— Знаете, сценарий не годится. Быстротекущая жизнь его не только помяла, но и перечеркнула.

«Сценарий не годится». И этот знает больше ее.

— И вообще, дорогая Зоя Николаевна, — Волков уже не грустил, — в сценарии много всякого такого не по делу. Вы режиссер, зря вы не пришли вместе со сценаристом. Честно говоря, я сценарий даже не дочитал, не смог. И вы бы его по собственной воле не осилили.

Экземпляр! И сомнения ни в одном глазу. Сейчас она его поставит на место.

— Сценарист не пришел вместе с дорогой Зоей Николаевной, потому что не формально, а по существу автором этого произведения являюсь я. — Зоя Николаевна отдала должное реакции главного инженера, его хватило улыбнуться, развести в сторону руки и пожать своими могучими плечами. — Что же касается вашей оценки, то будем считать, что ее не было. Странно слушать мнение человека о сценарии, который до конца не прочитан. И третье: как бы вы себя чувствовали, если бы я вам заявила, что все ваши печи никуда не годятся, я их, правда, еще не рассмотрела как следует, но это мне и не надо.

— Печи хорошие, — серьезно парировал Волков, — даже отличные. А вот ремонт профилактический проходит часто плохо. И если так будет продолжаться, то вы окажетесь правы. Впрочем, вы уже сегодня правы. Завтрашняя беда — это наше сегодняшнее головотяпство.

— Предлагаете обо всем этом рассказать с экрана? Сначала печи ремонтировались плохо, потом пришел новый главный инженер, и стало то-то правильно, то-то хорошо.

— Это само собой. Печи и главный инженер — этого не обойдешь. Но главным в фильме должно быть что-то крупное, значительное, шагающее в ногу со временем. Старый хлебный парусник, плывший по тихому, спокойному морю, вдруг вздыбился, заскрежетал, но не треснул, а стал быстроходным лайнером, чудо-кораблем.

— Вы собрались менять оборудование?

— Зачем? Пока это еще не стоит на повестке дня. Мы собрались развеселить, омолодить команду. Только не так, как в хоккее, старых — за борт, молодых — на палубу. Мы тех, что есть, хотим порадовать.

Зоя Николаевна устала от его громового голоса и какой-то не идущей ему инфантильной речи.

— А понятней вы можете?

И он стал объяснять понятно, без всяких «парусников» и «лайнеров», о переходе комбината на двухсменную работу. Зоя Николаевна погасла: это серьезно, сценарий придется еще раз переписывать.

— А когда начнется работа без ночной смены?

— В начале будущего года, — ответил Волков, — и не работа начнется, Зоя Николаевна, а новая жизнь большого коллектива.

— Как же все это представить сценаристу? Очень трудно писать о том, чего еще нет, а только когда-то будет.

И тут она увидела его макушку, от которой бежали во все стороны буйные пряди волос. Он так низко опустил голову, что стала видна сзади на шее изнанка воротничка.

— Ничего представлять не надо, — услышала Зоя Николаевна, — давайте сценарий напишу я.

Хорошо еще, что не потерял чувства стыда, прикрылся своей шевелюрой. Что каждый комик мечтает сыграть Гамлета, это она знала, но кто бы мог подумать, что в главных инженерах живет такая же наивная наглость.

Александр Иванович поднял голову, смеющиеся глаза глядели на нее с вызовом: рискните, Зоя Николаевна, не смущайтесь, я напишу сценарий умней и талантливей, чем ваши штатные сценаристы! На секунду она поддалась: пусть напишет, пусть выпустит пар самомнения, а то ведь так и будут думать, что не сыграл сонату Бетховена не потому, что не знал нот, а потому, что не подпустили к роялю. Хотела сказать: ну что ж, валяйте, принимайтесь за свой шедевр, но не смогла.

— Александр Иванович, вас Чехов так попутал? Учился на врача, а на писателя не учился, — положил перед собой лист бумаги, и пошло… Я не знаю, как Чехов учился на своем медицинском факультете, но писательское ремесло постигал упорно и самозабвенно.

— А талант, дар божий, они же, как известно, не от университетского и не от самостоятельного образования, — если есть, то есть.

— Ну и что? — Если бы он только знал, как она была измучена разговорами о литературе и на работе, и вне ее. Почему-то считалось, что она, режиссер областного телевидения, лучше других, глубже, изнутри видит и понимает эти выстроенные из слов миры, связанные с жизнью волей и личностью писателя.