Михаил Колосов - Платонов тупик

Чижиков хотел поначалу сесть именно в этот автобус, но теперь заспешил к дальнему: он все-таки боялся покойников.

Автобус уже был почти весь заполнен, сидели здесь и «хлопцы», которые на Юрку не обратили почти никакого внимания. Чижиков прошел через весь салон и занял место в самой глубине.

Настроение почему-то испортилось. То ли потому, что он почувствовал себя одиноким, оттертым на задний план, то ли подействовала вся эта панихидная процедура. Он скис, ругал себя, что так легко согласился ехать в крематорий. «В крематорий?! Зачем?..» Он никогда там не был, знал лишь, что в нем сжигают трупы, но как это делается — не имел представления. Ему виделась большая кочегарка и в ней огромная топка с пылающим жаром, куда рабочие запихивают, будто бревно, гроб, и он горит. «А может, и того хуже… Может… Зачем же гроб сжигать, добро портить? Может, покойника вынимают и голеньким бросают в огонь?..» Ему сделалось дурно, он хотел выйти, но автобус уже тронулся, и Чижиков плюхнулся в кресло.

Когда приехали в крематорий, Чижиков скрылся за автобус и простоял там, пока все не прошли в здание. Отдышавшись, вышел на открытое место, стал независимо прохаживаться. Через какое-то время дверь крематория неожиданно открылась, и на крыльце появился Доцент. Здоровенный детина с отвисшей нижней губой, он поддерживал совсем бездыханную вдову Евтюхова. Было такое впечатление, будто он нес ее, безжизненную, под мышкой. Увидев Чижикова, Доцент обрадованно окликнул его:

— Юра, ты здесь? Вот хорошо. Помоги…

Чижиков подбежал, взял женщину под руку, и они вдвоем потащили ее к директорской машине, усадили на заднее сиденье.

— И ты, Чижиков, садись в машину — будешь сопровождать Данаю Львовну домой… Директор велел, — сказал Доцент нахально твердым голосом и тут же обратился к шоферу: — Отвезешь — и быстро обратно. Директор велел. Понял, нет? Давай!..

Машина выкатила на улицу и понеслась. Шофер, видать, знал, где жил Евтюхов, гнал машину уверенно. Выехав на Ленинский проспект, у одного из перекрестков съехал на маленькую дорожку, потом вильнул во двор и почти в самой глубине его остановился.

Чижиков помог Данае Львовне выбраться из машины, повел ее в подъезд. Шофер прокричал вслед:

— Вас ждать? — это относилось к Чижикову, но Даная Львовна опередила его, вяло махнув рукой, — уезжай, мол, не жди.

Опираясь на Юркину руку, она сама вызвала лифт, нажала кнопку этажа и, пока лифт поднимался, стояла склонив голову. В коридоре Данаю Львовну качнуло, Чижиков вовремя поддержал ее — слабенькое, худенькое тело невесомо повисло у него на руках. Он помог ей снять пальто, шаль и, поддерживая, повел ее, или, вернее, она повела его (он шел сзади), в спальню. Там Даная Львовна, тяжело вздыхая и постанывая, медленно опустилась на кровать.

Комнату угнетал полумрак — широкое окно было закрыто тяжелой, как театральный занавес, шторой. Чижиков стоял, не зная, как быть, что делать. Повернуться и уйти — вроде неудобно, и он робко спросил:

— Может, окно открыть?

— Нет, нет, — встрепенулась она. — Не надо. Я не люблю яркий свет. Присядьте, пожалуйста. Вас, кажется, Юрой зовут? Я слышала, как вас позвал Доцент.

— Да.

— Присядьте… — совсем упавшим голосом проговорила она.

Юрка оглянулся, глаза его уже привыкли к темноте, он увидел кресло, сел осторожно. От нечего делать водил из стороны в сторону головой, рассматривал комнату. Над кроватью во всю стену висел ковер, ближе к окну стоял большой шкаф, а за Юркиной спиной из конца в конец тянулись стеллажи, набитые книгами. Что за книги — не понять.

— Вам плохо? Может, врача вызвать? — догадался спросить Чижиков.

— Нет, не надо… Вы, наверное, есть хотите? Там на кухне…

— Я не голоден, — поспешил он отказаться и поднялся: — Если вам… Может… Я, пожалуй, пойду?

— Что вы?! — вдруг вскочила Даная Львовна и завопила испуганным голосом: — Не оставляйте меня одну! Я боюсь!.. Я умру… Прошу вас — не оставляйте меня.

— Ладно, ладно… — Юрка чуть ли не силой уложил ее снова в кровать, успокоил: — Не волнуйтесь, я посижу. — И, опускаясь в кресло, подумал: «Вот это влип! Хорошенькое дело — сторожить старуху. Как бы не пришлось и ночь тут коротать. А вдруг с нею что-нибудь случится?..»

Через какое-то время она подала голос:

— Вы позвоните домой, чтобы не беспокоились…

— Ничего… — сказал Юрка обреченно и пояснил: — У меня нет дома, я живу в общежитии.

— Тем более. Прошу вас: не оставляйте меня. Идите разденьтесь. Дверь на цепочку закройте… Похозяйничайте, пожалуйста… Слева по коридору комната. Там диван и чистая постель в ящике. Располагайтесь как дома. Это комната сына Евтюхова, он в ней живет, когда приезжает. Пожалуйста, прошу вас, не оставляйте меня одну на ночь…

— Хорошо, — сказал Чижиков. — Я все сделаю. Лежите спокойно.

— Пожалуйста… Я вот немного приду в себя, встану — чаю согрею…

— Не беспокойтесь, не надо. — Чижиков вышел в коридор, включил свет. Коридор был длинный. У самой двери стояла вешалка, возле нее — трюмо с фигурными флакончиками и пудреницами на полированной полочке, по другую сторону вся стена до потолка была закрыта полками с книгами. «Старик любил книги!» — с уважением и завистью подумал Чижиков и подошел поближе. От полок несло лежалой старой книжной пылью. Зато от вешалки и от трюмо исходил терпкий устоявшийся запах французских духов, запах этот был до того густой, что от него немного тошнило.

Чижиков снял пальто, туфли, остался в одних носках, но, заглянув вниз под вешалку, увидел несколько пар тапок, выбрал себе по ноге, направился в свою комнату. Открыв дверь, он невольно зажмурился — такой яркий свет брызнул ему в глаза. Заходящее солнце светило прямо в окно и заливало всю комнату светом и теплом. Юрка прошел к окну и оттуда стал рассматривать свое прибежище. Комната была на редкость уютной: диван, письменный стол, шкаф с книгами и малогабаритный красненький телевизор. Стул, кресло и прижатый диваном к стенке полированный ящик для белья. «Боже мой!.. — у Чижикова невольно заколотилось сердце, будто перед ним обнажилась желанная женщина. — Как уютно! Мне бы такую комнатушку — ничего больше не надо! Тихо, светло, уютно — сиди и пиши! Боже мой, живут же люди! Неужели я никогда не добьюсь ничего такого?» Он сел за стол, потом в кресло — все удобно, приятно. «Вот это жизнь!»

Солнце ушло, но комната от этого не стала менее привлекательной, наоборот, в ней обнаружилась новая прелесть: резкость и блеск высвеченных вещей исчезли, появилась какая-то мягкость в тонах, которая навевала легкую грусть. Чижиков сидел — наслаждался недолгим чужим уютом, невольно размечтался.

Сумерки сгущались, а вскоре и совсем стемнело, а он все сидел и думал о чем-то. Наконец очнулся, вспомнил, где он находится, вскочил: «Однако надо проведать бабулю… Как она там?»