Михаил Колосов - Платонов тупик

Тихонько, по-кошачьи прошел к ее комнате и в свете, падавшем из коридора, увидел, что постель была уже разобрана, а Даная Львовна лежала под одеялом, накрывшись с головой. Ее одежда комом была брошена на кресло.

— Вы, Юра? — спросила она, слегка пошевелившись. — Вам что-нибудь надо?

— Нет. Я просто хотел спросить, может, вам нужна какая помощь. Вам лучше?

— Спасибо… Мне ничего не надо. Ложитесь, отдыхайте. Уже, наверное, поздно?

— Да… Уже ночь… Вам дверь закрыть?

— Нет, нет…

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Он вернулся в свою комнату, постелил постель, выбрал в шкафу книгу, погасил яркую люстру и включил бра над головой. Выключатели были расположены удобно — вставать не надо, стоит лишь протянуть руку, и они мягко отвечали на легкое прикосновение.

Книга не читалась, она лежала нераскрытой на его груди, а он смотрел в потолок и мечтал: «Живут же люди!..»

Постепенно стал одолевать сон, и Чижиков, отложив книгу, выключил свет.

Спать не спал, уснуть еще не успел, как в комнату вбежала Даная Львовна и, дрожа всем телом и испуганно что-то восклицая, юркнула к Чижикову под одеяло, сжалась комочком, вдавилась в него:

— Спасите меня… Спасите… Мне страшно… Я боюсь, я боюсь… Я не могу… Мне холодно… Согрейте меня…

От неожиданности Чижиков подался к стене, приподнялся было на локте, но она обвила его рукой за шею, прижалась плотнее и, колотясь в ознобе, продолжала умоляюще шептать:

— Спасите меня… Спасите… Мне холодно… Согрейте… Ну, пожалуйста, согрейте…

Отступать было некуда, и Чижиков протянул руку, хотел поправить одеяло — подоткнуть его края, чтобы ей не дуло, протянул руку и нечаянно коснулся ее тела. Оно неожиданно оказалось нежным и гладким, как бархат, и Чижиков зашарил по нему лихорадочно, поглаживая и успокаивая бедную женщину. Легонькая, мягкая рубашоночка ее закаталась почему-то почти до самой шеи. Он хотел оправить эту тонкую, как папиросная бумага, одежонку, но Даная сделала движение рукой, приподняла на секунду головку — и рубашоночка куда-то исчезла.

— Согрейте меня… — продолжала она трепетно шептать, прижимаясь к нему как можно плотнее. Юрка обнял ее, сжал крепко, стараясь согреть Данаю своим телом. — Спасибо… Ой, какой вы тепленький… Ласковый… желанный… Согрейте меня… Согрейте… Ой, что же вы со мной делаете?.. Ой, что же это я делаю?.. Спасибо… Спасибо, миленький… Какой ты!.. Ой, спасибо… — Она целовала его как безумная. Исцеловала ему губы, глаза, потом шею, грудь, живот. И тут же, на его животе, свернувшись калачиком, она затихла, успокоилась и очень быстро уснула. А он лежал не смея шевельнуться, чтобы не разбудить ее, смотрел в потолок и пытался понять случившееся. Но Чижиков не просто думал, он прежде всего торжествовал победу: впервые женщина оказалась слабее его, уснула усталая, а он, еще полный сил, покровительственно берег ее покой. Чувство настоящего мужчины наполняло его сердце. Однако когда возбуждение понемногу спало, на смену торжеству пришло разочарование, в душу вливалось ощущение, будто совершил он что-то мерзкое, неприятное, стыдное. Ночь ведь не вечно будет длиться, настанет утро, день, будут встречи с людьми… Как это все будет выглядеть?

«А кто узнает? — начал он утешать себя. — Утром пораньше сбегу отсюда — и делу конец, и все будет шито-крыто». На том и успокоился, уснул.

Проснулся Чижиков мгновенно. Что его разбудило — неизвестно, а только вскочил он как ужаленный, открыл глаза и увидел за окном день в полном разгаре, а в комнате стояла чужая тишина.

«Проспал!.. — досадливо подумал он, готовый избить себя за беспечность, и стал быстро собираться. За стеной послышался голос хозяйки — она, видать, разговаривала по телефону — благодарила кого-то за сочувствие и соболезнование, после длительных пауз то и дело повторяла печально:

— Спасибо… Да, да… Спасибо — мне лучше… Спасибо… До свиданья…

Стараясь не шуметь, чтобы не привлечь ее внимания, Чижиков быстро оделся и, подойдя к двери, прислушался. Убедившись, что в коридоре никого нет, он тихонько открыл дверь, прошел на цыпочках к вешалке, нагнулся, чтобы надеть ботинки. Но не успел сунуть ногу в ботинок, как услышал совсем рядом тихий и ласковый, словно весенний ветерок, женский голос:

— Юра, уже уходите?..

Застигнутый врасплох, Юрка на какое-то мгновение затаился, как божья коровка, поморщился конфузливо, будто застигли его за неприличным занятием, медленно распрямился. Поднял глаза на Данаю — и от неожиданности, как от вчерашнего солнца, невольно прикрыл глаза рукой: перед ним стояла красивая молодая женщина! Длинная шея и миловидное личико с чуть заметным румянцем на щечках выглядели такими чистыми и такими белыми, будто были выточены из мрамора. Тонкий прямой носик был настолько нежным, что, казалось, крылышки его светились насквозь. Белым-белые волосы, по-утреннему еще не прибранные, шелковисто блестели. И недоплетенная, лежавшая на левом плече коса, и упавшая на правое ушко небольшая скобочка-прядка волос, и обрамляющие лоб игривые завитки-колечки — вся эта легкая небрежность ее прически не только не вредила ей, но, наоборот — казалось, именно в этой небрежности и крылась та особая необъяснимая притягательная прелесть, которая заставила Чижикова остолбенеть.

Но больше всего Чижикова потрясли глаза Данаи: огромные, обрамленные длинными ресницами, в них туго сидели крутые белки, подпирая изнутри тонкие веки. И тем ярче светились на этом белом фоне большие ясно-голубые радужные «плошки». И было в этих глазах столько нежности, кротости, какой-то детской наивности и вины, что у Чижикова невольно вырвалось:

— Это вы?!

В ответ чувствительные губки ее чуть вздрогнули, на щеках обозначились стыдливые ямочки, а ресницы скромно прикрыли глаза.

— Не уходите… — попросила она тихо.

— Мне на занятия нужно.

— Успеете. Я кофе приготовила…

Даная смотрела умоляюще на Юрку.

— Нет, нет, — забоялся он почему-то и принялся быстро одеваться. Она стояла рядом — в длинном, до пят, домашнем халатике, на плечи был накинут кружевной черный шарфик — траур. — Мне нужно, — сказал Чижиков, пряча глаза.

— Какой вы чистый, нетронутый, незапятнанный… И добрый… Вас сам бог мне послал… Не судите меня строго… — Глаза ее наполнились слезами.

— Ну что вы… — промямлил он.

— Добрый мой ангел и… спаситель… Не забывайте меня, приходите. Придете?

Юрка неопределенно двинул плечами.

— Пожалуйста, приходите… Звоните… Вот вам, — она сунула ему в кармашек пиджака визитную карточку и прильнула щекой к его щеке. Он затаился, руки сжал в кулаки, будто оцепенел.

— Простите… Мне пора…

— Звоните…

— Ладно.