Михаил Колосов - Платонов тупик

Но он не уснул: в дальнем углу сильнее обычного застонала женщина и кто-то громко вдруг прокричал на весь коровник:

— Товарищи!.. — И осекся, поправился: — Гр… Гр… Граждане, есть ли тут кто-нибудь врач? Женщина рожает, помогите, кто понимает…

Откуда-то из середины молча поднялся человек и, зажигая перед собой спички, заторопился в дальний угол. Женщина уже не стонала, а криком кричала и вдруг затихла. А вскоре раздался писк ребенка.

Обычно ночлежники поднимались рано и трогались в дорогу еще затемно, чтобы проделать за день как можно больший путь. Но сегодня ночью пошел дождь — мелкий, холодный, с ветром, и никому не хотелось выходить из-под крыши в эту мокредь. Собирались медленно, долго смотрели через дверь наружу, не решались переступить порог. И все-таки переступали его и уходили, чмокая подошвами по раскисшей грязи.

Платон надеялся, что сегодня у них будет последний переход — по его расчетам, к вечеру они должны бы уже прибиться к дому. Но по такой погоде вряд ли доберутся. И он сидел, не торопился будить детей, слушал, как за спиной шумит дождь и шлепаются с крыши тяжелые частые капли воды. Мария тоже проснулась, не спеша приводила себя в порядок.

В коровнике постепенно редело, и она сказала:

— Может, пора поднимать ребят?

— Да пусть поспят… Куда торопиться?

— Как куда? — удивилась она. — То спешил, спешил, а теперь… Домой надо побыстрее.

— А дома что? Ждут там нас?

— Все-таки дом…

Сиди не сиди, а идти действительно надо. Дождь не переждешь — сейчас не лето. Он и так, спасибо ему, долго терпел, его пора давно пришла. Досидишься — белые мухи полетят… Кутаясь и ежась, вышли они из коровника и поплелись дальше.

Плащей у них не было, только у Платона — брезентовый, из тех железнодорожных, которые главные кондукторы напяливали на себя поверх тулупа, когда сопровождали поезда. Плащ был большой, намокая, становился плотным и жестким, как железо. Платон несколько раз порывался бросить его — неудобный и тяжелый, он изрядно накрутил ему руки и плечи. Но всякий раз снова поднимал и нес дальше: время было осеннее, не сегодня завтра может начаться непогода. И вот он пригодился. Они растянули этот плащ над головами — слева Платон держал его за полу, справа — Мария. Посредине, как под навесом, шли Женька и Клара. Идти было неудобно, тесно, они мешали друг другу, но зато не текло за воротник.

В то время по полям бродило много скота, отставшего от перегоняемых на восток гуртов, разбежавшегося из брошенных колхозных и совхозных ферм. Коровы, свиньи, лошади разгуливали где ни попадя, кормились подножным кормом и быстро дичали. Немцы охотились на них, как на зверей, местное население тайком от полицаев ухитрялись ловить эту живность себе на пропитание. Особенно много скота попадалось Платону в начале пути — целые стада, брошенные на произвол судьбы. Но ему тогда было не до скота, теперь же он не прочь был бы поймать какого ни на есть барашка или поросенка, заколоть его и изжарить на костре — так изголодались уже без горячего, без мясного. Однако чем дальше внутрь оккупированной территории, тем реже попадалась на глаза подобная «дичь», особенно у дороги, где все уже было подобрано и теми же немцами, и местным, и проходящим людом. Поэтому Платон даже глазам своим не поверил, когда увидел в поле стоящую у копны соломы понурую лошаденку. Освободившись от плаща, он прошел по стерне к копне и стал, вытянув вперед руку, подступать к лошади. Животное стояло, задумчиво склонив голову, и когда Платон подошел совсем близко, лошадь лишь мигнула глазом, но с места не двинулась. Дождь сыпал на нее, а вода стекала с ее шерсти длинными струями под брюхо. Боясь, что она удерет, Платон подносил к ее морде раскрытую ладонь и говорил ласково:

— Кось… Кось…

Лошадь доверчиво ткнулась мягкими губами в ладонь, пошевелила ими, надеясь выбрать что-то из ладони, однако, ничего не найдя в ней, подняла голову, но Платон уже ухватил ее за короткий мокрый веревочный повод, который был продолжением примитивной веревочной уздечки. Погладил по шее и, успокоив лошадь, хотя она и не думала бежать, поправил на ней уздечку и потянул за собой. Лошадь вздрогнула озябшей кожей, встряхнулась — брызги от нее полетели в разные стороны.

— Замерзла, бедняжка… Ну, пойдем… Пойдем, погреешься… — ласково говорил Платон. Лошадь покорно пошла за ним.

На Платона пахнуло далеким детством. Его отец, живя в поселке и работая на транспорте составителем, тем не менее никогда не расставался с хозяйством, у него во дворе всегда была пара лошадей, корова, поросенок, куры, и поэтому Платон никогда точно не мог сказать, из каких он слоев, из рабочих или крестьян. Что-то среднее между тем и другим — полурабочий, полукрестьянин. Лошади у них были вплоть до коллективизации, а корова — все время. На старом дворе остался брат Иван, — он и теперь держит корову, если, конечно, с ними ничего не случилось.

Платон, правда, не очень любил возиться с хозяйством, этим занимались все больше младшие братья — Гавриил да Иван, в основном Иван, а Платон, поступив на транспорт, транспорту целиком и отдался. И теперь вот пахнуло на него знакомым, далеким детством…

Он сгреб ребром ладони влагу с лошадиной спины, накинул на нее байковое одеяло, кивнул ребятам:

— Садитесь. Все-таки ехать — не идти. — Подхватил Женьку, поднял на лошадь. Тот вцепился руками за гриву, сгорбился, боязливо улыбнулся. Какая-то неудобная основа для сидения была под ним. — Ну, давай и ты… Иди сюда… — позвал Платон Клару.

Та заупрямилась:

— Я боюсь…

— Чего бояться! Лошадка смирная. — Он поднял Клару, посадил сзади Женьки, приказал: — Держись за Женю. Во! — И прикрикнул на лошадь: — Ну, пошла…

Лошадь покорно тронулась, и Клара тут же закричала:

— Ой, ой! Упаду!

— Да держись ты! Куда упадешь? Я же рядом, — рассердился на нее Платон.

Но та не унималась, знай кричала свое:

— Ой, ой… Падаю!

Пришлось ее ссадить, а на ее место положить узлы. Женька какое-то время ехал, весь напрягшись, потом и он не выдержал, стал просить отца остановить лошадь:

— Твердо сидеть… И я все время падаю набок, — объяснил он.

— Ну, слазь, — сердито сказал Платон. — Неженки городские.

После этого они связали узлы попарно и, навьючив ими лошадь, сами пошли налегке.

Наконец начались свои места. Платон да и Мария и дети стали узнавать то знакомый пригорок, то посадку, то переезд. А вот и Горловское шоссе. Они выждали момент, когда ни с той, ни с другой стороны не было машин, поспешно пересекли его и пошли вдоль посадки.

— Скоро уже! — подбадривал Платон своих спутников. — Скоро будем дома! — Нащупав в кармане ключ от квартиры, он сжал его в руке. «Как там? — невольно подумалось. Потрогал изрядно отросшую бороду: — Соседи не узнают, пожалуй… И хорошо, если не узнают. И хорошо, что подойдем к дому, когда уже стемнеет: чем меньше глаз, тем лучше». И он, довольный, что скоро кончится их изнурительный переход, прибавил шагу. — Вон уже видна парашютная вышка, а это же рядом с нашим домом!