Михаил Колосов - Платонов тупик

— Послушай, — сказал он, подсаживаясь поближе. — Я вот что подумал. Для большей пользы дела надо бы провести расширенный секретариат. С приглашением актива. И подготовить все как следует.

— С активом? — удивился Председатель. — Это еще зачем? Какая нужда собирать вселенский собор? Что за ЧП такое?

— Ах, для всех вас, я вижу, это никакое не ЧП, — обиделся Чижиков. — Твоего коллегу, секретаря смешали с г…, оболгали, а ты спокоен? Ты пойми одну простую истину: сегодня меня, а завтра тебя так же, если мы будем все спускать.

— Меня не за что, — сказал Председатель спокойно.

— А меня, значит, есть за что?

— Повод дал. Ну, ладно, ладно. Короче: что ты хочешь?

— Собрать расширенный секретариат с активом и дать случившемуся принципиальную оценку. Чтобы другим не было повадно.

— Хочешь собрать всех своих боевиков, подхалимов и устроить мамаево побоище? — догадался Председатель. — Хочешь повторить то обсуждение?

— Нет, твой либерализм действительно нас погубит! Погубит! Надо же наконец власть показать!

— Власть не показывать надо, ею надо пользоваться…

— А ты не хочешь!

— Ты не дослушал. Властью надо пользоваться умело. Умело, друг мой.

— Нет, ты неисправимый… могикан.

— Думай, как хочешь. А вот откуда ты такой злобный и мстительный? Тебе дай власть — ты многих поставил бы к стенке. А?

Чижиков дернулся, словно готовясь к прыжку. Председатель остановил его:

— Шучу! И — успокойся: секретари у нас не все дураки, думаю, разберутся и дадут всему правильную оценку.

Чижиков ударил досадливо кулаком себя по коленке, поднялся и, опустив голову, вышел.

В коридоре Юрку перехватил Философ, приехавший в «контору» за зарплатой. Он приобнял Чижикова за плечи, спросил:

— Ну что, переживаешь? Зайдем ко мне, поговорим. — Он привел его в свой кабинет, усадил в низкое кресло за журнальным столиком, сам сел напротив, достал сигаретку, слегка помял ее и принялся нюхать — это он так «курил» оригинально. «Накурившись», положил бережно сигаретку на стол, поерзал в кресле, собираясь с мыслями, наконец начал: — Конечно, неприятно, я понимаю. Но поверь мне: все это туфта, особенно если сравнить с тем, что нас окружает в глобальном смысле. Во-первых, кто читает эти «Молодые голоса»? Да никто! Двенадцать тысяч тираж — это же ничто! Ну, позлорадствует, пошумит окололитературная братия, почешут языки любители скандалов и скандальчиков, а через неделю все забудется. А во-вторых, не в этом суть…

— Так он же там и в твой огород камешки бросает, намеки разные делает, — напомнил Чижиков, вербуя Философа в свои союзники. — Особенно в том месте, где он о «добре» меня упрекает, помнишь? Я ведь, как ты знаешь, и не очень об этом говорю, это скорее твой конек. Не случайно он в этом месте переходит на множественное число: «Тебе ли говорить о добре? Такие, как ты, от добра так же далеки, как ослы от храма божьего!» Понимаешь?

— Ну, я же не полный кретин: я все вижу и понимаю.

— Нет, нет, ты послушай, что он дальше говорит! Ты подожди.

И Чижиков метнулся к Председателю, чуть ли не вырвал у того из рук журнал:

— Я сейчас верну.

Прибежал, стал лихорадочно листать.

— Вот, послушай. «Своих друзей-бездарей, свою мафию ты поддерживаешь за государственный счет: помогаешь публикациями и изданиями, устраиваешь на тепленькие местечки, одариваешь всевозможными премиями…» Нет, не то. Хотя это тоже больше к тебе относится, но я хотел тебе другое прочитать. Ага, вот, послушай: «Криводушничаешь ты и в своей «философии». Исповедуешь вроде марксизм-ленинизм, а сам пасешься то в Библии, то в малоизвестных источниках русских философов-утопистов Соловьева, Федорова, пользуясь тем, что их у нас не издают. Да и то ведь не в первоисточники заглянул, а наткнулся, наверное, на какую-то популяризаторскую брошюрку о них и дуешь из нее без зазрения совести». Ну, что скажешь? Прямой намек на тебя, я ведь ни сном ни духом не знаю об этих философах, я только от тебя и набрался этих идей, думал, что это твое. А он докопался!

— Ладно, чепуха все это, пусть копает, — Философ отмахнулся небрежно от журнала. — Закрой его. Я тебе, друг мой, вот что хочу сказать. Что бы они там ни говорили — «Библия», «утописты»… Только это — между нами: я тебе душу открываю!

Чижиков, польщенный, вскочил, в глазах — сама преданность:

— Георгий!..

— Верю! Так вот слушай. В мире существует лишь одна книга и один герой. Книга эта и есть та самая Библия, а герой ее — Иисус Христос. Да-да! И никто в своем творчестве пока даже и близко не подошел к этому шедевру. Ни Толстой, ни Достоевский… Но стремиться к этому надо. Это великая цель, черт возьми! — Философ откинулся на спинку кресла, выдохнул, словно на высокую гору взобрался. Чижиков услышал запах алкоголя, однако не придал этому значения: откровения второго лица в союзе были куда интереснее, и он, не произнося ни звука, сидел весь внимание. Мелькнула было мысль: «А не юродствует ли наш Философ?» — но ее перебил собеседник: — Однако мы сможем чего-то добиться в этом мире и остаться в памяти потомков только в том случае, если сами не будем «иисусиками». Надо уметь возвыситься над своими противниками и врагами, поправ их и уничтожив. Я имею в виду, как ты понимаешь, не физическое уничтожение, а моральное. Физически они потом сами себя прикончат. Пренебречь, замолчать, скомпрометировать, унизить, дискредитировать — вот то оружие, которым мы должны умело пользоваться. Кстати, у тебя есть хорошие задатки всего этого, но надо быть смелее, напористее, изворотливее. Борисов в «Инвективе» правильно подметил твои методы, поэтому надо работать тоньше, я бы сказал, — «изящнее». Вот, к примеру, твой Борисов. Лиши его не то что поддержки, а просто внимания, создай вокруг него самого и вокруг его журнальчика зону молчания и пренебрежения — и он сам издохнет, сам протянет ножки. Но чтобы быть пророком, надо выискивать для себя задачки посложнее и поважнее, такие, которые задевали бы многих. Выдвигать свою теорию, давать свое толкование, свое решение — пусть спорное… Даже и лучше, когда спорное: с тобой спорят, а заодно и имя твое тиражируют, ты таким образом приобретаешь известность, популярность. Стихами да романами этого трудно добиться, к ним надо еще и какое-то постоянное шебуршение.

— О «добре», «доброте» — вечная тема!.. — Чижиков попытался поймать мысль Философа и подсюсюкнуть ему. Но тот, поморщившись, отмахнулся:

— На этих категориях сейчас далеко не уедешь, в этом я убедился на собственном опыте: время суровое, жестокое, трудное, люди очерствели, прагматизм задавил. Я даже проповеди пытался читать…

— Экология! — не унимался Чижиков. — Вот модная тема! Здорово ты ее перехватил у этого старика Забайкальского! Теперь о нем уже никто и не вспоминает; только о тебе.