Михаил Колосов - Платонов тупик

— Так обсуждать нельзя! Эдак мы докатимся черт знает до чего — ничего святого, ничего авторитетного.

И решено было продолжить обсуждение на узком рабочем секретариате, где Чижикову было объявлено замечание, а по журналу состоялось обычное решение: у журнала есть несомненные успехи — такие-то и такие, но имеются и некоторые недостатки, как, например: мало еще того-то и того-то.

Борисов мог бы торжествовать победу, но он был недоволен тем, что Чижиков отделался лишь легким испугом, и предложил освободить его от секретарства вообще, как человека необъективного и группового. С ним, разумеется, не согласились — это-де слишком жестоко, а жестокость не в наших правилах, мы люди гуманные и должны поступать гуманно.

«Ах, гуманные! — сказал себе Борисов. — Нашли, с кем гуманную антимонию разводить! Тогда я сам накажу его!» И через два месяца, когда уже, казалось, все поутихло с этим обсуждением, в «Молодых голосах» вдруг появляется большая статья за подписью Брон. Борисова под странным древним названием: «Инвектива против Юрия Чижикова».

— Это что же за б...ство такое?! — возмущенно тряс Чижиков журналом перед самым носом Председателя. — Что же это делается, черт возьми! И ты спокоен? Это же!.. Это же!..

— Ну а что ты передо мной-то трясешь? — спокойно сказал Председатель. — Это твоя работа.

— Как моя? Как моя? Ты посмотри, что здесь! Этот «Брон. Бор.», твой, кстати, любимчик, вон какую клеветническую статью против меня напечатал. Да если бы только против меня, он весь союз оклеветал, и тебя в том числе. Ты посмотри, ты только вчитайся! — Чижиков давно уже был со всеми на «ты». Он бросил журнал на стол: — Ты посмотри. Какая же это моя работа? Это его, его!..

— Да, так оно и есть, друг ты мой дорогой, твоя: твое ведомство, ты ку-у-ратор. Вот мы с тебя и спросим: что за безобразия творятся у тебя? Мой «любимчик». Этим, брат ты мой, меня не возьмешь.

— О чем ты говоришь, Филипп Филиппыч?! — И Чижиков не сдержался, заплакал истерично, забился мелкой дрожью, слезы брызнули, как рассол из прохудившейся бочки. Председатель вскочил, быстро налил в стакан воды из графина, который всегда стоял перед ним наготове, чтобы отпаивать зашедшихся в истерике литераторов-просителей, поднес Чижикову:

— Юра… Юра… Успокойся… На вот, выпей… Выпей… И успокойся. Сейчас мы все уладим… Давай все спокойно обсудим. Спокойно. Ну?.. Ну?.. Вот та-ак…

Стуча зубами о стакан, Чижиков пил воду пополам со слезами, которые все еще текли в три ручья по его щекам. Достал платок, сморкаясь и всхлипывая, сконфуженно проговорил:

— Прости… Не сдержался… Нервы ни к черту стали…

— Ничего. Сядь. Сядь… Конечно, это безобразие, — кивнул Председатель на журнал.

— Главное — сплошная клевета! — Чижиков все еще негодовал. — Назвал меня батарейцем. Не был я батарейцем!.. Говорит, что я рвался в литвожди. Клевета! Хочет поссорить нас с тобой. Разве ты этого не понимаешь?

— Это мелочи, — отмахнулся Председатель. — А вообще это, конечно, безобразие, — раздумчиво сказал он. — Но, здраво рас-с-суждая, ты спровоцировал его на этот поступок? Спокойно, спокойно, — поднял он руку, стараясь удержать Чижикова на месте. — Ты выс-с-слушай меня. Разве устроенное тобой обсуждение было благороднее этой «Инвективы»? Ты вспомни, что несли, какую ахинею пороли, как грубо, грязно говорили твои волонтеры тогда и о журнале, и о самом Борисове? А? Разве он не прав?

— Но ведь секретариат осудил все это, и меня в том числе. А он что же, не согласен с секретариатом?

— Не согласен, как видишь И я бы на его месте не соглас-с-сился: такое нагородить — и получить всего лишь порицание. Да и то в узком кругу секретариата. Мы тебя пожалели, пощадили, а он не хочет тебя щадить, ему обидно…

— Значит, он прав? С решением не согласен, клевещет в печати? Я в суд подам.

— Погоди ты с судом. Мало тебе этого? — ткнул он в журнал. — Еще большей огласки хочешь?

— Что же делать? Ведь так оставлять этого нельзя — это же форменное хулиганство!

— Правильно, этого так оставлять нельзя, и мы это безобразие так не оставим, призовем его к порядку, он ответит за такой разгул. Свобода печати есть свобода печати, но не в такой же степени! Ты прав. Завтра же соберем секретариат и все обсудим. А ты успокойся и веди себя с достоинством — без слез, без истерики. Тут вот, — Председатель потянулся к папке с деловыми бумагами, — тут вот намечается поездка группы молодых писателей за границу… — Он сделал паузу, будто ищет и не находит бумагу, а сам следил за Чижиковым.

— За границу? — оживился тот.

— Ага… Ага, вот оно, — извлек Председатель бумагу. — За границу. Во Францию… Во Францию, брат! Не куда-нибудь!..

— Ну? — нетерпеливо спросил Чижиков.

— Ну вот, я думаю: может, возглавил бы ты эту бригаду?

— Я?..

— А что? Секретарь правления, лауреат, да не раз, председатель комиссии по работе с молодыми, и т. п. и т. д. А?

— Да я… Я что?.. Если надо…

— Надо. Вот поедешь, развеешься от всех этих неприятностей, наберешься европейской культуры… В печати о тебе будут сообщения: делегация во главе с Чижиковым… Чижиков сказал… Интервью — понимаешь? Слава! А за это время все и забудется. Поездка во Францию все забьет, все перебьет. Мы, конечно, примем меры к этому зоилу…

— Пожалуй, ты прав… А когда поездка? Надо подготовиться…

— Скоро. Этой осенью.

— Аж осенью?

— Время пролетит — не заметишь. Подготовиться ведь надо как следует.

— Ну, ладно…

— Вот и отлично. Иди и готовься. Книги о Франции читай, о современной французской литературе напичкайся как следует. Рубашки, белье, носки приготовь получше, чтобы там не опозориться. Да, да! Мелочи тут так же важны, как детали в художественном произведении. Тем более — капстрана.

— Хорошо. — Чижиков потянулся за журналом.

— Оставь его, — сказал Председатель. — Зачем он тебе? Данаю расстраивать?

— Она уже читала.

— Ну и зря.

Чижиков потоптался, не решаясь спросить, но любопытство взяло верх:

— Придумал — «Инвектива» какая-то. Что это значит?

— Это жанр такой. В древности был распространен. — Председатель улыбнулся, покачал головой. — Действительно, откопал же название. Может статься, что он возродит тысячелетней давности жанр! Молодец, копает! Извини, я просто о самом этом слове… — И снова стал пояснять: — Ну, это вроде фельетона, только форма особая — в виде злого открытого письма. Ладно, иди готовься к секретариату. Журнал оставь, он мне будет нужен.

Чижиков пошел к себе в кабинет, сел за стол — хотел успокоиться. Но чем больше он сидел и думал, тем больше им овладевала жажда мести. «Нет, — решил он. — На Филиппа полагаться нельзя, этот либерал, как зовет его Философ, все спустит на тормозах, и на том дело кончится. Надо организацию секретариата брать в свои руки, чтобы этому Брон. Борисову дать такой бой, от которого он никогда бы не оправился». И Чижиков снова заспешил к Председателю.