Михаил Колосов - Платонов тупик

— Вот и давайте обсудим, как быть. Я пока своего мнения не высказываю, чтобы не давить на вас. На нашем секретариате присутствуют представители Центрального Комитета комсомола. Поскольку журнал двойного подчинения — наш, писательский, и комсомольский, — мы договорились провести совместное обсуждение. Вот и давайте обсудим, как быть, что делать в создавшейся ситуации. Я бы сказал — безобразной ситуации. Но повторяю: пока своего мнения и своего отношения высказывать не буду, чтобы не давить на вас ни своим авторитетом, ни своим положением. Может, это и не скромно, но это же так, и от этого вы никуда не денетесь. Пожалуйста.

Вообще Председатель не любил скандальных дел и всячески старался гасить на корню любые конфликты. И это ему в большей части удавалось. Надеялся он на мирный исход, на спокойное разрешение и этого случая. И если бы так оно и произошло, было бы очень хорошо: меньше шуму, меньше огласки, меньше разных кривотолков и, главное, меньше разных объяснений в вышестоящих инстанциях — писательских и других. Но комсомольцы могут принципиальность проявить — у них в ЦК крайне возмущены поступком Борисова. Хотя Председатель и говорил с ними, старался, насколько мог, остудить накал, но черт их знает, что они там решили в итоге. Да и писатели… Это такая публика — стихия, никогда не узнаешь, куда их понесет.

— Так, прошу, товарищи, — Председатель очнулся от своих мыслей.

Борисов пришел на секретариат готовый ко всему, даже к самым крайним мерам. Тем более что в ЦК комсомола разговаривали с ним жестко и круто, он даже обиделся, вспылил:

— Почему вы со мной так разговариваете? Я не мальчишка. Сделал ошибку — признаю, хотя там все правда. Все дело в том, что мы не привыкли к таким вещам в печати, у нас это не принято. И в этом я нарушил. А жаль, что не принято, разных прохиндеев на чистую воду надо как-то выводить. Наказывайте, снимайте, а кричать на меня не надо.

— И снимем! Незаменимых людей у нас нет.

— Я тоже так думаю.

— Ладно. Обсуждение на секретариате покажет. Идите.

В кулуарах перед секретариатом Борисов храбрился:

— Да пусть снимают! Что я, не проживу без этого хомута? Голова есть, правая рука действует! И даже левая нога пока здоровая, могу ее подключить, если надо будет! А этому подонку я врезал как следует, и это главное!

Чижиков был мрачен, но держал себя гордо, был уверен, что его «оскорбленная невинность» получит достойную компенсацию. И вообще сегодня все не только встанет на свои места и он возьмет реванш, он надеялся даже получить еще что-то сверх того в награду за поруганную честь. А именно: защищая его, писатели невольно будут говорить о его достоинствах — творческих и вообще человеческих, а это значит — ко всему добавится еще изрядная пригоршня славы. Пусть хоть скандальная говорильня предстоит, да, может, тем и лучше: скандальное дольше помнится и шире разносится. Вот только почему-то Философа нет… Чижиков все поглядывал на дверь, ждал его: он надеялся на его могучую поддержку.

Будто угадав Юркино беспокойство, Председатель сообщил:

— Георгия, к сожалению, не будет: у него сильно разболелась голова.

Чижиков тут же осел и приуныл: «Не пришел… Почему? Наверное, что-то пронюхал и хочет остаться в стороне — обычный его приемчик. Значит, дела мои плохи…»

— Прошу, товарищи, кому предоставить слово? — в третий раз обратился к присутствующим Председатель. — Первому регламент удваиваю, — пошутил он.

Затишье перед началом, как перед грозой, было настораживающим. Заволновались виновники «торжества», заволновался Председатель. И не зря: уже первый оратор задал тон, не щадящий ни того, ни другого. Борисова упрекали в использовании журнала в корыстных целях — сведении личных счетов на его страницах, хотя содержание «Инвективы» никто не оспаривал. Чижикова обвинили в слабом влиянии на рост молодых литераторов: семинары проводит, а Союз писателей стареет; в предвзятом отношении к «Молодым голосам» — это ярко проявилось на прошлом секретариате.

Говорили резко, убедительно, страстно: все думали, что секретариат проводится по указанию свыше. Поэтому и метали громы и молнии налево и направо — все хотели быть услышанными наверху, но от конкретных предложений тем не менее воздерживались.

Под конец обсуждения Мичман спросил:

— Товарищ Борисов, ну а у вас вот какого-то сожаления, раскаяния по поводу содеянного не наблюдается?

— Нет, не наблюдается, — быстро ответил Борисов. — Ни сожаления, ни тем более раскаяния. Мне бывает иногда просто неловко, противно от того, что он вынудил меня это сделать. Одолевает иногда какое-то чувство гадливости: все видели это, знали о нем, но проходили мимо, закрывали глаза, затыкали уши, зажимали носы — никто не хотел даже тронуть это. Пришлось стать мне ассенизатором — попытался сковырнуть, но не сковырнул, а только разворочал и испачкал руки. От этого бывает гадко, хоть и руки уже давно помыл. Не скрою: есть и удовлетворение от содеянного: не сковырнул, так хоть с места стронул!

— Жаль, — пожал плечами Мичман. — Такие вещи обнародовать — зачем? Да еще в своем журнале. Это же использование служебного положения. Но я не понимаю одного: зачем все это выносить на всеобщее посмещище? Можно же было вот здесь, в своем кругу, обсудить все тихо-мирно?

Выслушав всех, Председатель поднял голову:

— Вот так-то! — Это относилось к Чижикову и к Борисову: — Судя по речам, по их накалу, обоих надо гнать к чертовой бабушке! И я разделяю этот пафос, и такое мнение, и такое отношение к случившемуся. Что творится, товарищи дорогие! У нас такие статьи печатаются! А интересно, куда смотрела цензура? Полный либерализм! Так, чего доброго, мы можем докатиться и до самого что ни на есть буржуазного плю… плюрализма. — Он обернулся к Борисову: — Тебя же судить надо за такие вещи: тут же оскорбительные эпитеты, — потыкал он пальцем в обложку журнала.

— Пусть судят, я докажу, что я прав по каждому эпитету.

— Вот тут и пожалеешь… То есть я хочу сказать: ваше великое счастье, что сейчас не те, не тридцатые годы, которые я случайно благополучно пережил, а то бы вы, голубчики, уже пели бы популярную песенку: «Соловки вы, Соловки, дальняя дорога…» Безобразием занялись — вот как это называется. Но, я думаю, мы не будем применять к нашим молодчикам высшую меру наказания… Ограничимся строгими выговорами. А?

Все облегченно вздохнули, заерзали, заулыбались, стали улыбками, репликами смягчать свои резкости в выступлениях.

— Тише, тише, товарищи. Давайте проголосуем. Кто «за»? Единогласно. Спасибо. Ну а теперь хорошо бы было, если бы наши «герои» пожали друг другу руки. А?

Чижиков скосил глаза в сторону Борисова — если тот проявит готовность, он встанет ему навстречу, хотя «Инвективы» он ему не простит никогда. Борисов встал — лицо багровое, будто только из парной, — встал, чтобы сказать: