Иван Мельниченко - Пока ты молод

Море не успокаивало, не заглушало мыслей о Наташе.

Он долго силился и не мог разобраться в своих противоречивых чувствах. Волны не докатывались до него. Лишь однажды длинная, заостренная волна выплеснулась так далеко, что острие ее сломалось о носок его правого ботинка, обдав до колен трепещущими брызгами. Именно в эту минуту Сергей припомнил озарившую его сейчас давнюю строку из бунинской «Рыбачки», прочитанной Наташей в тот вечер, когда они познакомились.

Тогда Сергей впервые поцеловал ее, не зная еще, что она совсем неслучайно прочла это стихотворение… Но как поздно он вспомнил эти стихи!.. А может, и не поздно?..

Эта неожиданная, обжигающая мысль заставила его вздрогнуть, и он, слегка покачнувшись, отступил на два коротких и резких шага от бегущей к нему, шелестящей по мелкой гальке волны. Волна тут же отпрянула, и — может быть, это было продуктом его обостренного воображения — он снова увидел проблески погасшей и утонувшей на рассвете лунной дорожки. Теперь она, подрагивая, наплывала из морской дали, врезалась в мягкую белоснежную пену, тающую на плоском берегу, и, надламываясь в крутом повороте, сворачивалась в золотисто-огненное, трепещущее ожерелье.

Сергей закрыл глаза… Да, пожалуй, все-таки непоздно. Он же не приехал сюда каким-нибудь крадущимся полуночным любовником. Наташа ему нужна на всю жизнь. И об этом он может сказать не только ей, но, если надо будет, и Михаилу Самсонову, и рыбакам, которые души не чают в своем товарище, и друзьям по институту, и морю — кому и чему угодно может сказать.

Сергей энергично встряхнулся, чтобы хоть сколько-нибудь преодолеть гудящее, словно хмельное, головокружение, и, повернувшись, решительно зашагал к знакомой уже трамвайной остановке.

Он сошел в центре города и сразу же, не успев еще расспросить прохожих, увидел перед входом в небольшой парк так необходимую ему будку справочного бюро. Он попросил пожилую женщину, открывшую на его стук окошечко, найти для него не только дом Наташи, но и прежде всего телефон той школы, в которой она преподает. Женщина записала все его требования и пообещала через двадцать пять — тридцать минут дать нужную справку.

Солнце уже поднималось к зениту. Тихое, ленивое безветрие заставляло горожан, может быть впервые в году, тянуться к теням, падающим от домов и деревьев. Сергей прошел в дальний безлюдный, уголок парка и присел на тяжелую скамейку. Хотелось ни о чем не думать, хотя он и понимал, что это ему не удастся… Наташу он, конечно, отыщет, пойдет к ней, несмотря на закрадывающиеся в его душу сомнения и даже сожаления. Можно, разумеется, получив справку, отказаться от встречи, от этой своей, может быть, временной слабости. Можно, однако… Он улыбнулся пришедшему вдруг к нему сравнению. Точно так же, как колеблется сейчас он, люди иногда долго не решаются опустить в почтовый ящик письмо, потом все-таки опускают его. А после вспоминают, возможно даже краснея при этом, ненужные слова в письме. Их обязательно надо бы вычеркнуть, а может быть, и переписать все заново. Еще есть время пойти на почту, попросить задержать и вернуть им письмо. Но, как правило, никто этого не делает, сокрушенно смиряясь со случившимся… Единство, казалось бы, исключающих друг друга понятий — смелости и робости, граничащей с трусостью.

Сергею припомнились давние предсказания профессора Олишева и молодой плутоватой цыганки о том, что жизнь свою он проживет эдаким бобыль бобылем, вспомнились и письма Наташи после теперь уже почти древней разлуки с нею — непостоянные, кипучие и тоскующие. Отдельные места из них он не только помнил на память, но и помнил, когда и как он получил то или иное письмо, на какой странице и в каком уголке ее стоят незабытые слова. Он вдруг почувствовал, что ему хочется снова, как когда-то в затемненном зале кинотеатра, заговорить с отсутствующим профессором, протестуя против его пророчеств. «Не выйдет по-вашему, Анатолий Святославович, — произнес он вслух и резко оглянулся, проверяя, не слышит ли кто-нибудь его. И уже шепотом: — Я люблю ее, и она никогда не будет всего лишь моим воспоминанием… Она вся впереди… Я шел к ней, я иду к ней. Видите, поднимаюсь и иду!..» — И он в самом деле быстро зашагал к справочному бюро.

Позвони Сергей минут на пять позже, он бы уже не застал Наташу в школе: у нее окончился последний урок, и она зашла в учительскую только затем, чтобы взять свою хозяйственную сумку. В дверях она чуть не столкнулась с секретаршей. Та отступила в сторону и, пропустив ее, сообщила:

— Вас к телефону зовут, Наталья Юрьевна.

— Спасибо, — Наташа подошла к столу.

Не успел Сергей еще назвать себя, как она сразу же узнала его по голосу, и у нее пресеклось дыхание. Не находя слов, она с растерянным возбуждением почему-то начала рассматривать лица всех присутствующих в учительской, уже совсем не разбираясь в том, что говорит и говорит ей Сергей. Затем она опустила глаза вниз и увидела рядом стул. Он показался ей спасательным кругом, она, не раздумывая, пододвинула его и села. Еле заметно зашевелились, округляясь, губы, но слов все не было. На какое-то мгновение ей показалось, будто она спит: точно так же, как это часто бывает во время сна, хочется крикнуть, позвать кого-то на помощь, однако все усилия и попытки напрасны, а пробуждение не наступает. Вдруг до нее доносится отдаленный звон разбитого стекла, перед ней хмурится лицо завуча, он поднимается и со словами: «Опять эти футболисты!» — бросается к выходу. Это словно подталкивает и ее. Она тоже поднимается и, наконец, говорит в трубку:

— Я, Сережа. Я… Жди меня…

Она быстро идет к двери. Ей, кажется, напоминают о забытой хозяйственной сумке, она не оглядывается и не сильно, но решительно хлопает дверью.

Оказавшись на улице, она глубоко и облегченно вдохнула густой, вечно насыщенный морской влагой воздух. Ей не терпелось побежать навстречу приближающемуся трамваю, но идущие из школы ученики стесняли и сдерживали ее желания. Трамвай, к счастью, простоял дольше обычного, и ей не пришлось дожидаться следующего…

А Сергей в это время стоял все там же у входа в парк, рассеянно присматриваясь к прохожим. Чтобы хоть чем-нибудь заполнить медленные минуты ожидания, он старался вообразить себе возможные внешние перемены в Наташе. Чего доброго, он сразу и не узнает ее. Но эти его размышления приостановила неожиданная и певучая строка:

Чьи же это стихи?.. Хотя бы вспомнить… А-а, наконец-то! У Наташи ведь синие глаза. И, конечно же, строка из его будущего стихотворения. Нет, скорей, из ее стихотворения…

Они увидели друг друга одновременно. Наташа теперь не выдержала и побежала через площадь. Она бежала легко, и вместе с тем в ее беге, в светлых клочках волос, выбившихся из-под шляпки на лоб и виски, в слегка склоненной к правому плечу голове, в распахнутых полах сизого летнего пальто было столько очаровательной беспомощности, свойственной лишь любящим, страдающим и любимым женщинам, что Сергей не смог и шелохнуться. Когда их разделяло уже не больше десяти шагов, за ней ослепительно блеснуло большое просторное море, и в море было видно далеко-далеко, как прошлой осенью с ветровых Ленинских гор.