Иван Мельниченко - Пока ты молод

«Пушкин любил осень потому, что был редким человеколюбом. Весной люди легкомысленней, эгоистичней, думают только о себе, а осень заставляет думать их об утратах, своих и чужих. Мне почему-то забываются в желтом лесу все нанесенные людьми мелкие обиды. Остается только большое. Будто поговорил с чистым, умным человеком. Хорошо-то как на нашей земле!»

В день матча, 23 сентября, резко похолодало. Подул ветер, над стадионом пронеслись белесые тучи, и густо посыпалась колючая снежная крупа. Сергей с горечью подумал о том, что придется распрощаться с невиданным листопадом. На душе помрачнело и от проигрыша нашей команды. Гости чаще переигрывали хозяев поля, у них было больше остроумных пасов и выходов к воротам противника, что не забыла громогласно отметить самая объективная в мире московская публика. Сергей тоже одобрительно рукоплескал венгерским нападающим, нисколько не подозревая, что кое-кто из них всего лишь через месяц окажется в стане самых темных и отъявленных предателей своего народа…

Сергей уже не выезжал на дачных электричках в лесистые места Подмосковья, мысленно подготовив себя к рано наступающей зиме.

Казалось, год шел к спокойному закату и готовился уступить место своему неразгаданному преемнику. Но неожиданно он встрепенулся, и от этого пробуждения вновь тревожно содрогнулись человеческие сердца…

Ровно через десять дней после матча, 3 октября, к вечеру вдруг подул мягкий, теплый ветер, московское небо стало заволакиваться мутными кучевыми облаками. Они то рвались, то вновь сливались, оседали к земле, наползали друг на друга, и от этого становились все темнее и темнее, превращаясь в большую, по-летнему пахнущую свежестью тучу. Вместе с тучей темнел и угасал день.

Когда дачный поселок уже совсем окутали быстро наступившие сумерки, черную тучу внезапно пронзила длинная, ломаная, ослепительная молния. За окном Сергеевой комнаты шарахнулись, как застигнутые врасплох голые купальщицы, белотелые трепещущие березы; послышался сухой деревянный треск — постоянный спутник и предвестник мощных громовых раскатов, и сразу же от гула и грохота содрогнулись стены комнаты, с жалобным звоном задребезжали оконные стекла. А через минуту шум притихшего вдруг ветра сменился шумом хлынувшего ливня. Сполохнувшиеся было березы постепенно успокоились и покорно подставили свои длинные черные косы под светлые, прозрачные, в беспрерывных вспышках молний дождевые струи. Сергей распахнул окно, облокотился на подоконник, вглядываясь и вслушиваясь в царственно великолепную ночь. Какой-то сладкий, охмеляющий восторг смешал его мысли и чувства, разлился по всему телу, взбунтовал воображение. Сами собой зашевелились почему-то потеплевшие губы. На секунду вспомнилось и тут же затерялось среди бегущих мыслей предутреннее Садовое кольцо и те настроения и переживания, с какими он тогда, позапрошлой весной, шел от Наташи. Затем промелькнули единственные, оставшиеся в памяти с детства слова песни, которую давно уже перестала петь его мать:

«Это, наверно, самое высокое счастье — предчувствовать… — он поискал окончание фразы, — предчувствовать близость идущих к тебе ненаписанных стихов».

А дождь все лил и лил, крупный, сплошной, хлопающий по железной крыше, по лужам, по пустой консервной банке, валяющейся в двух метрах от окна. В поселке давно выключили свет, и теперь в небольших темных межмолниевых промежутках можно было увидеть тускло бледнеющие огоньки свечей в некоторых затерянных меж деревьями дачах. Это придавало всему окружающему вид таинственной запустелости и одичалости. Сергей окончательно забылся, растворился в своих переживаниях, и когда распахнулась дверь и кто-то ввалился в комнату, громко шурша мокрым плащом, он скорей ощутил, чем услышал приход второго человека: приятно прохладное прикосновение сквозняка к его голым до локтей рукам вдруг показалось ему прикосновением чьих-то очень добрых, гладящих ладоней, ему опять вспомнилась Наташа, и он резко обернулся.

— Есть здеся какие-нибудь твари божий? — это шутовское кривлянье Бориса Мишенина, как издевательская пощечина, сразу же отрезвило Сергея. Поборов в себе длившуюся какое-то мгновение оторопь, он недовольно, почти с возмущением процедил:

— Носят же черти людей по такой погоде.

Но Борис не перевоплощался, хотя и уловил в голосе друга неподдельную озлобленность.

— И это ты так гостей встречаешь, рифмованный распутник. Я к нему с доброй душой и — чует мое сердце — кажется, с добрым письмом, которое пронес через такую распромокрую канонаду. Нет бы отбить земные поклоны да ручку позолотить, дабы плясать не пришлось.

— От кого письмо? — несколько смягчившись, спросил Сергей, поймав в темноте протянутую руку Бориса.

— За кого ты меня принимаешь? С чего бы это я присматривался. Что я, жена твоя или теща? — При вспышке молнии блеснула его улыбка. — А впрочем, не помню. Но только не от женщины. Я тебе, кажется, помешал. Ты рифмовал здесь или просто сумерничал?

— Ни то и ни другое. Грозу слушал. Чудо-то какое, скажи!

— Понимаю. Хочешь написать об этом. Но заверяю тебя, у меня лучше выйдет, так как я слушал ее не ушами, а всем телом, притом от самой платформы. — Борис расстегнул плащ и достал из кармана пиджака письмо. — Без света я не смогу оценить твои хореографические способности. Потому прошу вытянуться. Ну!

Сергей неуклюже щелкнул резиновыми каблуками и, получив письмо, обнял свободной рукой мокрые плечи друга.

— Спасибо, Боря.

— То-то же. — Борис высвободился, подошел к окну. — Давай, старина, дослушаем это чудо. Молча или с хорошей тихой песней… Ты жег когда-нибудь ночью костры вдвоем с девушкой?

— А что?

— Просто так спрашиваю.

— Ну, жег.

— Песни пели?

— Пели.

— Тихо?

— Еле слышно.

— Правда, ведь здорово?

— Ну еще бы.

— Вот давай и мы споем, как у ночного костра. Так, чтобы не забывалось потом. — Он отвернулся от Сергея. — Где-то мы будем с тобой, старина, в такое же время будущего года? — и, помолчав, задумчиво добавил: — Летать… Падать… Поправляться и снова летать…

Сергей ответил не сразу. Его удивила и обрадовала такая поразительная схожесть их настроений в этот грозовой вечер. «И снится ей, что будущей весною опять случайно встретились они», — теперь понятно, почему вспомнилась мне забытая песня…» — Он подошел к другу и тронул его плечо.

— Борька, скажи, у тебя опять что-нибудь произошло с Верой, а?

— Не в этом дело. — Борис движением плеча оттолкнул его руку.

— В чем же тогда?

— В том, что все мы такие вот, как ты да я, дурные, — последнее слово он произнес как «дурныя». — Понимаешь, есть люди, которым больно смотреть в глаза: веки у тебя слипаются, будто смотришь на снег, ослепительно сияющий в морозный солнечный день. Ну, а если слипаются веки, значит ты ничего перед собой не видишь… Вот и все.