Иван Мельниченко - Пока ты молод

«Почему это он разоткровенничался передо мной? — уже почти не слушая его, подумал про себя Сергей. — Впрочем, может, он мне и пригодится… А встречать я, кажется, его не встречал. Фамилия совершенно незнакомая».

Как бы отгадав мысли Сергея, пристроившись к его шагу, Рева прервал саморекомендующие воспоминания и заговорил о гостинице, в которой ему, Реве, хорошо знаком директор, и потому при любой занятости номеров он может походатайствовать о ночлеге и наверняка обеспечит им Сергея. Можно, конечно, и сейчас зайти туда, но он был бы очень доволен, если бы молодой человек зашел вначале к нему домой, где им никто не помешает поговорить о заводе, который он, Рева, слава богу, знает как свои пять пальцев. Так сказать, нарисует общую картину, а отдельные детали потом можно будет уточнить и у других людей. Правда, молодой человек приехал в не очень подходящее время: директор завода приболел (да если б и был здоров, к нему не так просто попасть, вернее — поймать его), а парторг и главный инженер уехали в область на несколько дней. Но это, может быть, и лучше, когда знакомство начинается не сверху вниз, а обратно. Так будет виднее все: и успехи и недостатки. Появятся краски, детали.

Вначале расположенный к новому знакомому, Сергей вдруг почувствовал, как его душу стали заполнять какие-то противоречивые чувства, которые, однако, не переросли в ясное чувство неприязни к этому человеку. Отказываться было уже неудобно, и он согласился пойти к Реве домой. «А потом ведь, — мысленно подкреплял он свое решение, — я приехал сюда не только из-за очерка для газеты. Возможно, что-нибудь отыщу и для себя. И мне нисколько не помешает здесь знакомство с этим человеком, каким бы он ни был».

— Вот мы уже и у гостиницы, — обрадованно засвидетельствовал Рева, перебив размышления Сергея. — Отсюда до моих пенатов совсем-таки близко. Смотрите, вон в низине справа переливается на солнце зеленая черепица между деревьями. Это мой дом и мои яблони, посаженные в далекие годы туманной юности вот этими руками. — Он неуверенно, по-школьному робко, но вместе с тем и гордо простер вперед руки, вывернув широкие бледноватые ладони.

Чтобы не показаться невежливым, Сергей начал расспрашивать его о саде, о самых урожайных годах, и тот с упоением до мельчайших подробностей начал рассказывать биографию своих яблонь. Он помнил цифры сборов по годам в килограммах, а то и в штуках, помнил весовые рекорды отдельных деревьев и плодов…

Они пришли к Реве, и тот, спустившись в погреб, вынес оттуда небольшую в плетеном футляре бутыль с компотом и поставил ее на столик в тени старой с подпорками яблони.

К величайшей радости Сергея, компот оказался цепеняще холодным и медово душистым, хотя ему слегка и недоставало сладости. Он попробовал было пить крупными глотками, но у него перехватило дыхание, и он закашлялся и начал мельчить глотки.

Хозяин отпил полкружки, затем грузно выбрался из глубокого шезлонга и направился в дом. Спустя несколько минут он вернулся обратно с большим темно-коричневым альбомом в ледериновом переплете, положил его перед Сергеем, уселся на свое место. Бережно, почти с фанатической святостью открыл первую страницу, и Сергей увидел маленькую пожелтевшую от времени вырезку газеты. Рева как-то по-детски стеснительно улыбнулся.

— Это, так сказать, моя скромная проба пера, первые мои строки, напечатанные типографским способом. И, представьте себе, все слова в этой, как говорится, информашке мои. Ни замены, ни прибавлений.

Реву уже, видимо, не стесняло присутствие гостя. Он полез в карман брюк, но на этот раз вытащил оттуда не платок, а пудреницу. Открыл, посыпал потные ладони, потер ими, затем снова посыпал и, расстегнув рубашку, начал растирать шею и белую безволосую грудь.

Сергей бегло просмотрел пять-шесть желтых вырезок. Под каждой из них стояли написанные от руки даты, названия и номера газет, также потускневшие от времени. Строки заметок в общем были бойкие, стреляющие, и от этого в них была что-то подкупающее, юношеское. Сергей высказал свои впечатления о них. Польщенный похвалой, автор еле заметно покраснел и, как бы силясь вспомнить что-то давно забытое, жестко потер ладонями лоб, тем самым стараясь скрыть от собеседника свою радость. Затем он положил руки на стол и, неожиданно погрустнев, пожаловался:

— Глянешь порой на эти вот следы своей молодости, и вдруг такая тоска на тебя нападет, придут такое зло и обида, что плакать хочется. Не могу я ведь сейчас такое повторить: годы преклонные, семья, привычки заставляют быть осторожным, хладнокровным и спокойным. — Он заерзал в шезлонге, удобней уселся. — А иногда бывает, скажу я вам, и совсем обратное. Ну вот взять хотя бы наш завод. Вернее — мой завод, так как я с ним связан по рукам и ногам от его первых колышков, от древних комсомольских субботников, недосыпаний. Здесь я рос и физически, и духовно, и административно. Теперь же все это поблекло, как вот эти вырезки… Я, конечно, повторяю, не в обиде на вас, молодых. Но есть и мне за что пожаловаться на вас.

— За какие же грехи? — выпалил Сергей так резко и неожиданно, что будь на месте Ревы кто-нибудь другой, никогда не спрашиваемый журналистами, то это наверняка бы отпугнуло его от Сергея, заставило бы говорить с ним самыми сухими словами и цифрами. И вряд ли тогда наладился бы разговор.

Но Рева все это хорошо понимал и потому не стал скрытничать, тем более что он уже себя подготовил для этой беседы и ему не терпелось высказаться. Он слегка приподнялся и, налегая грудью на почерневший от не первой зимовки в саду стол (видимо, Рева не раз так делал, когда приходилось выступать с трибуны), начал рассказывать о заводских делах.

Оказывается, завод уже второй год недовыполняет свои производственные планы. А вот раньше, при прежнем, смещенном руководстве, в которое, кстати, входил и Рева, этого почти никогда не замечалось. Даже в трудное восстановительное время все как-то получалось по-иному. Были, конечно, иногда штурмовые периоды, за это доставалось и от министерства и от печати, но все же так, как сейчас, завод не заходил в тупик. А все потому, что появилось больше идей, чем деловитости. Бесконечное количество работников разъезжает по командировкам в разные концы страны, на разные однотипные заводы. Тратится время и невиданные деньги на эти расходы для того, чтобы не отстать от моды переоборудования. Каждому хочется быть умнее других, независимо от того, умен ли он на самом деле или нет. И мало кто думает о том, легче ли от таких благих намерений плану или же наоборот…

Сергей слушал внимательно, время от времени переспрашивая фамилии, нумерацию цехов, даты и заносил все это в записную книжку, не полагаясь на память, которой он иногда любил не без основания похвалиться. В рассказе Ревы было много увлекающего, но Сергей пока не улавливал, не находил в нем того, как он после говорил, позвоночника, тех костей, на которых можно было бы наращивать мясо критической статьи. Не находил он и самого нужного вопроса рассказчику и задавал большей частью второстепенные, не совсем профессиональные.