Иван Мельниченко - Пока ты молод

Когда жара к вечеру начала понемногу спадать, мимо них, поздоровавшись, прошел в глубину сада с лопатой на плече сутулый, поджарый старик. Сергей спросил, кто такой. Легкая тень смущения пробежала по лицу Ревы. Прежде чем ответить, он несколько раз качнулся в шезлонге.

— Я ведь вечно занят на заводе, — начал он оправдываться. — За деревьями некому уход вести. Жену не заставишь, да она и не разбирается. Ну вот старик этот, сосед мой, и выручает.

Сергей почувствовал, как в нем стала пробуждаться горькая обида вместо первоначальной поэтичности настроений, рожденных рассказом Ревы о саде по дороге к дому. И ему почему-то снова показалось, что он все-таки уже встречался с Ревой. Он встал и, несмотря на заверения Ревы помочь ему, забеспокоился о гостинице. Тот слегка обиделся, но все же не стал задерживать его больше, отнес в погреб наполовину распитую ими бутыль, и они вышли со двора.

В гостинице оказалось много свободных мест. Сергей вполне мог обойтись и без помощи Ревы, но за хлопоты и рассказ о заводских делах поблагодарил…

Наутро Сергей отправился в заводоуправление и с радостью узнал, что директор Владимир Капитонович Стародубцев после недолгой болезни вновь приступил к исполнению своих обязанностей. Зайдя в приемную, Сергей попросил секретаря, немолодую, неразговорчивую, но обходительную женщину, доложить директору о себе. Она выслушала его, не спеша заложила в новенькую «Олимпию» чистые листы бумаги, поправила на столе горку папок и скоросшивателей, затем поднялась и, оглядев себя, плавно подошла к двери директорского кабинета. Без стука открыла и скрылась за ней, неплотно притворив ее. Это-то и сделало Сергея невольным свидетелем короткого разговора о себе.

— Владимир Капитоныч, — донесся до него низкий грудной голос женщины, — к вам молодой человек из газеты.

Молчание.

«Наверно, пишет и не отрывается от бумаг», — подумал Сергей и попытался вообразить сидящего за рабочим столом Стародубцева и выжидающую секретаршу. Вдруг он услышал приглушенный, жесткий голос директора, первое же слово которого заставило его содрогнуться. «Что они зарядили ко мне эти щелкоперы, как вороны на падаль. Но я ведь… — Стародубцев закашлялся. — Я ведь живуч. Врете, не накормитесь! — И уже совсем безразлично закончил: — Ладно, зови его, Дмитриевна».

Появившаяся секретарша посмотрела на Сергея почти с материнской жалостью, мягко улыбнулась и кивнула на дверь.

— Проходите. Зовут.

«Не вовремя вы приехали, молодой человек. Ничего, наверно, не получите здесь», — прочитал Сергей в ее взгляде и направился в кабинет, сдерживая нарастающий в душе гнев на негостеприимного Стародубцева.

В просторном кабинете за большим ореховым столом у самого распахнутого окна сидел еще совсем молодой мужчина. Даже густеющая проседь в его взвихренных курчавых волосах, даже усталый, тлеющий блеск его карих глаз и две глубокие складки, поднимающиеся от углов румяных губ к нервно вздутым ноздрям, казалось, не только не старили директора, но и еще больше подчеркивали его моложавость. Он указал Сергею взглядом на кресло возле маленького полированного столика, прилепившегося к большому, за которым сидел сам, и вдруг умоляюще тихо обратился к Сергею:

— Знал бы ты, товарищ корреспондент, как мне не хочется с тобой сейчас беседовать. Ты уж извини меня, но я не хочу кривить душой. Мы сейчас серьезно отстаем, и я тебе очень бы советовал, тебе же на пользу: поезжай куда-нибудь в другое место.

Для Сергея это признание было так неожиданно, что он на какое-то мгновение потерял дар речи и смущенно покраснел. Он вспомнил свою беседу с Ревой, и ему стало бесконечно стыдно за сидящего сейчас перед ним Стародубцева.

Стародубцев, видимо догадываясь, что в голове парня, сидящего перед ним, мысли сейчас самые мрачные, снисходительно улыбнулся. Но Сергей не заметил этой улыбки и, рассеянно поводив глазами по кабинету, отодвинул назад кресло, поднялся. Стародубцев вначале было заколебался в своем желании избавиться от него, однако тут же взял себя в руки и снова повторил:

— Да, очень советовал бы. — И тоже встал из-за стола, готовясь проводить Сергея до выхода. — Я, конечно, понимаю: командировка, задание. Надо выполнять… И все же попытайся. Понимаешь, много уже у меня побывало вашего брата за время отставания завода. Я на них злился, и они не оставались в долгу, шумели и устно и печатно. Но к тебе у меня — не знаю по какой причине — почему-то нет абсолютно никакой злости или недоброжелательности. Так оно, наверно, и останется у меня, даже если ты и разругаешь заводские дела наши.

«Молодой, молодой, а поди ты в какую лису уже обратился, — размышлял Сергей, не слушая Стародубцева. — Тоже мне, уставший деятель с подагрой. Ладно, обойдусь как-нибудь и без твоей помощи. Меня не поймаешь на такой гуманной перестраховке».

Спокойно притворив за собой дверь приемной, Сергей пошел разыскивать Реву. Тот был у себя, но на этот раз оказался удивительно неразговорчивым. Он все порывался куда-то идти, жаловался на занятость. Не трудно было догадаться, что ему просто хотелось отделаться от Сергея, который, однако, ничего не замечал, не понимая одного: здесь, в заводоуправлении, Рева нисколько не собирался привлечь внимание сослуживцев своей хотя бы мало-мальски продолжительной беседой с корреспондентом. Он, конечно же, посочувствовал неудаче Сергея, не забыл напомнить и о своих вчерашних недвусмысленных намеках. Но дальше заходить в своих суждениях о людях и делах завода не осмелился, отделавшись советом ознакомиться с поквартальными сводками выполнения графиков…

Лишь гораздо позже, когда ему не раз пришлось побывать на самых разнообразных по профилю, и по величине, и по производственному полету предприятиях, а также из рассказов стреляных журналистов, Сергей понял, казалось бы очень нехитрую, истину: первые впечатления — это материал только для плохого газетчика. Настоящий же корреспондент, как правило, не только не хватается за них, но небезосновательно побаивается попасть под их заманчивое влияние. Дело в том, что куда бы ни приехал человек с редакционным удостоверением — пусть даже на самый передовой завод или шахту, фабрику или стройку, — ему по каким-то странным, необъяснимым причинам встречаются прежде всего ругатели: они поносят кого-нибудь из начальства — порой и в самом деле плохого человека, жалуются на столовую, тоже, возможно, плохую, просят помочь им поправить их дела, защитить их доброе имя. Бывают среди них и хорошие люди и дурные, но, независимо от своих личных качеств, именно они всегда и в первую очередь попадаются на глаза журналисту. Иногда — очень редко — встречаются в такие минуты и совсем противоположные этим люди — все похваливающие. Это, как правило, подхалимы.