Эльмар Грин - Рассказы

Посредине реки нельзя было ни на минуту оставлять затор. Здесь, вот у этого кривого зеленого камня, похожего на бабу-ягу, и другого, низенького и пузатого, начинались все беды.

В низенький пузатый камень беспрерывно била особенно сильная струя воды, падающая с верхних уступов. Она била в него наверно уже не один десяток лет, а может быть, и не одну сотню лет, и продолбила в нем порядочное углубление, возле которого постоянно клубилась пена, вылезающая хлопьями на поверхность камня, откуда ее сдувал ветер и смывала вода.

Когда по реке шел деловой лес, тяжелый и крупный, надо было смотреть в оба. Если большое бревно задевало одним концом за кривой камень, покрытый зеленой плесенью, то другой его конец непременно заносило так, что он попадал в углубление пузатого камня, и, остановившись таким образом, бревно сразу же загораживало дорогу всему остальному лесу, идущему вслед за ним в этот проход.

Конечно, и у других камней случалось какому-нибудь неуклюжему бревну становиться поперек, но там не было подобной ловушки, и нередко получалось так, что едва начавшийся затор прорывался сам собой под напором других бревен. А пузатый и кривой камни крепко держали свою добычу, и тут уж нельзя было терять ни минуты. Бревна, наткнувшись на неожиданную преграду, останавливались, наседали друг на друга, становились торчком и так придавливали первое застрявшее бревно, что его уже почти невозможно было вытащить из-под других. Нужно было освобождать его в самом начале затора.

Три года тому назад один малоопытный сплавщик не уследил за этим и допустил залом, который не могли разбить в течение трех дней. А за это время вода спала, и почти половина леса осталась зимовать на обмелевшей реке, не дойдя до озера. Тут нужен был очень опытный глаз и большая выдержка.

Кроме того, не всякий решался болтаться над бурливым потоком с его устрашающими камнями. Трос и люлька раскачивались и скрипели, заставляя замирать непривычное сердце. Даже у Леппялехти иногда слегка кружилась голова.

Вот и сейчас ему стало казаться, что не река с бревнами несется вниз, прорываясь между камнями, а сам он вместе с люлькой и тросом стремительно мчится вверх по течению, в то время как пенистые струи с бревнами на них, разделенные на части этими камнями, быстро уходят в противоположную сторону.

Леппялехти невольно повернулся назад. Ему показалась, что даже крик Юхо за его спиной стал быстро к нему приближаться. Но едва взгляд его скользнул по берегу, как снова все установилось на свое место. Пороги, оказывается, ничуть не сдвинулись ни взад, ни вперед, и трос висел на том же месте между двумя столбами, установленными на обоих берегах. Только он уже заметно провис и мотался от ветра вместе с люлькой, мешая правильно нацелиться багром в нужное бревно. Да, тут без привычки трудно было обойтись. Нужно было проболтаться здесь на ветру не одну весну, чтобы понять все хитрости камней и воды.

Леппялехти, однако, считал, что он уже достаточно хорошо изучил пороги, чтобы каждую весну работать на них. И поэтому он очень удивился, когда мастер Егоров заявил, что в этом году на нижние пороги может попасть кто угодно из лесорубов, даже Юхо Ахо, если он пойдет впереди других во время зимних заготовок. Леппялехти спросил тогда:

— Как же так? Я работаю на порогах уже три года и знаю там каждый камень, а ты хочешь их отдать Юхо Ахо.

— Нет, — ответил мастер, — я не хочу их отдавать Юхо Ахо. Я только делаю их предметом соревнования между лучкистами, потому что каждому желательно попасть весной на этот почетный участок.

— А разве нельзя было найти другой предмет соревнования? — спросил Леппялехти.

— Нельзя, — ответил мастер. — Мне важно было втянуть Юхо Ахо в соревнование. Он изъявил желание попасть весной на нижние пороги, а я сказал ему: «Пожалуйста. Выйди на первое место в лесу, и нижние пороги будут за тобой».

— Но ведь это мое постоянное место во время сплава, — сказал Леппялехти.

— Ну и что же? — ответил мастер. — Если ты не хочешь, чтобы нижние пороги достались Юхо Ахо, то выйди сам на первое место. Только и всего.

— Но я совсем не хочу связываться с этим дураком, — ответил Леппялехти.

— Товарищ Леппялехти, — укоризненно сказал мастер. — Во-первых, не «с дураком». Ты готовишься в партию, и тебе не к лицу такие выражения. Во-вторых, это доказывает, что ты плохо знаешь Юхо, а будущий член партии должен уметь разбираться в людях. И, в-третьих, соревнование — это общественное дело, и нарушать его ради личной неприязни не годится. Не то важно, кому достанутся нижние пороги, а важно то, что удвоится и утроится выработка в лесу. Ясно тебе? — Он помолчал и добавил: — А ты не уступай нижних порогов. Ты все время шел впереди, продолжай и дальше итти впереди.

— Ладно, — буркнул тогда Леппялехти и отвернулся. Он слегка обиделся на мастера, но решил не уступать нижних порогов никому, и тем более — Юхо Ахо.

Леппялехти кончил есть и аккуратно завернул в бумагу хлеб и сало. Потом он глотнул воды из фляги и, заглянув еще раз вниз через край кабинки, откинулся на своем сиденьи, глядя вдоль течения реки.

Река несла на себе непрерывный поток бревен, виляя вправо и влево. Огромные каменистые выступы, поросшие мохнатыми деревьями, налезали на нее с обоих берегов то здесь, то там, пока совсем не заслоняли ее из виду. А далее шла сплошная гуща качающихся хвойных вершин, ярко освещенных солнцем. Но там, дальше, река была чиста от камней, хотя и виляла между неровностями берегов, и до самой запани лесу не грозили заломы.

Леппялехти сидел спокойно, глядя прямо перед собой. Весенний ветер и солнце уже успели затемнить и зарумянить кожу на его давно не бритом лице так сильно, что белые брови на нем и светлоголубые глаза, неприветливо выглядывавшие из-под них, стали казаться чужими, случайно попавшими на это широкое темное лицо.

Все бы ничего, но левый обрывистый берег все еще орал диким голосом:

— Вы-ыходила на берег Катю-юша!..

А другой берег, обгоняя его, подхватывал:

— На высокий на берег круто-о-ой!

Слово «крутой» наверно полчаса висело над рекой и лесом. Так, по крайней мере, показалось Леппялехти. А затем наступила тишина. То есть не полная, конечно, тишина, потому что пороги продолжали реветь попрежнему и лес кругом тоже продолжал шуметь попрежнему. Но после диких воплей Юхо Ахо Леппялехти показалось, что наступила тишина, и он вздохнул во всю свою необъятную грудь.

Юхо Ахо, как видно, спел последний куплет своей песни и угомонился на время. Было бы лучше, конечно, если бы он угомонился совсем, навсегда. Но этого, пожалуй, от него никогда не дождешься. Такие люди, как Юхо, живут по двести лет. Стоит лишь взглянуть на него, чтобы пропала всякая надежда на то, чтобы он когда-нибудь угомонился. Такого дурака никакая сила не проймет: большой, как дерево; рожа налитая, красная, как огонь, да еще усеяна веснушками в придачу, волосы густые, рыжие, тоже под-стать огню; и двигается он всегда как-то бестолково, мечется туда-сюда, задевая всех своими длинными руками, скачет, беснуется, как будто он и внутри напичкан все тем же огнем и жаром, не находящим себе выхода. Или же вытаращит свои глупые глазища и орет, как зарезанный.