Эльмар Грин - Рассказы

А Юхо злился, кричал на своих подсобников и набрасывался на деревья, как бешеный. И действительно, были дни, когда его звено выскакивало на четвертое и даже на третье место. Но все же до звена Леппялехти ему было далеко. И никакая злость не помогала ему догнать Леппялехти.

Однажды он встретился с Леппялехти у столовой и нарочно сильно задел его плечом.

А когда Леппялехти остановился и молча смерил его глазами, он заорал во все горло:

— Ты чего толкаешься, чорт упитанный? Думаешь, если ты в лесу держишь первое место, то и толкать всех имеешь право? А если я не хочу, чтобы ты меня толкал?

Леппялехти в это время набивал табаком свою трубку. Он еще раз молча взглянул на Юхо и пошел дальше. Но Юхо схватил его за плечо, повернул к себе и снова заорал:

— Куда пошел? С тобой разговаривают, жирный пес, а ты спину показываешь, невежа! Морду бьют за такое дело, если ты хочешь знать. Стой и слушай, когда с тобой разговаривает Юхо Ахо!

Леппялехти опять медленно повернулся и пошел своей дорогой, но Юхо снова рванул его за плечо назад.

— Постой, говорят! — заорал он снова и, грозя пальцем перед лицом Леппялехти, добавил: — Не думай, что ты без конца будешь итти впереди. Я тебе еще поприжму хвост, окорок ходячий! Я из тебя жирок-то повыжму, будь спокоен! А нижние пороги все-таки будут за мной! Так и знай!

Леппялехти опять повернулся, чтобы итти своей дорогой, но Юхо снова рванул его за плечо к себе и снова разинул свою широкую пасть.

Тогда Леппялехти решительно сунул трубку в карман и шагнул к нему с протянутой рукой, чтобы тряхнуть его хорошенько за грудь и дать кулаком по морде. Но в это время из столовой вышел мастер Егоров, и Леппялехти снова занялся своей трубкой. А Юхо заорал что-то дикое и пошел прочь, широко шагая в своих валенках, таких длинных и широких, что в них можно было сунуть по теленку да еще завязать сверху веревкой.

А Егоров снова спросил в тот день у Леппялехти:

— Ну как? Написал заявление?

— Нет, — ответил Леппялехти.

— Почему? — спросил Егоров.

— Так... рано мне еще...

— Ничуть не рано, — ответил Егоров. — Наоборот. Сейчас самое удобное время. Ты одерживаешь в лесу такие победы, как никогда. Идешь впереди всех, заставляя подтягиваться остальных. Выработка повысилась почти втрое благодаря тебе. Ты задаешь тон всему соревнованию. Непременно пиши заявление.

Леппялехти промолчал в ответ на это. Что он мог сказать? Если говорить правду, то заявление у него уже давно написано и лежало в кармане. Но разве можно было его подавать после такой встречи с Юхо?

Он сказал, что заявление не написано, и, оттого что он так сказал, ему стало еще более неловко. Но он решил, что в будущем непременно расскажет мастеру, почему он сказал «нет», хотя заявление уже было написано.

Леппялехти полез рукой в грудной карман и достал заявление.

Пригибаясь от ветра и придерживая локтем багор, лежавший поперек люльки, он развернул и еще раз перечитал заявление.

Ничего особенного в нем не было. Четыре строчки и подпись. Он уже раз пять переписывал его, ставя каждый раз новую дату. В последний раз он уже не поставил даты, а только оставил для нее место. Он решил поставить дату в тот момент, когда будет передавать заявление мастеру.

Сегодня мастер как раз обещал заглянуть сюда по пути к запани, и Леппялехти решил сегодня же передать ему заявление.

Не стоит больше тянуть. Рано или поздно надо это сделать, раз уж он выбрал себе этот путь и раз партийная ячейка желает этого. Леппялехти медленно сложил и спрятал заявление на прежнее место, поглядывая на оба берега. Мастера еще не было видно, но его можно было ждать с минуты на минуту. Леппялехти опять задумчиво сжал руками края кабинки и уперся ногами в ее стенку. Ему каждый раз было немножко не по себе, когда он собирался подать заявление в партию. Ему казалось, что как только он подаст заявление в партию, так сразу же что-то новое хлынет в его жизнь. Он словно перешагнет какую-то глухую преграду и станет там, где выше и светлее. И мир вокруг него как будто раздвинется шире, и он увидит его до самых крайних пределов.

Конечно, если хорошенько подумать, то ничего особенного в его жизни не случится. Попрежнему он будет работать в лесу и на реке, как и все другие. Но все-таки он тайно чувствовал, что, подав заявление в партию, он прикрепится к чему-то огромному и сильному, охватывающему весь мир. И это радовало и волновало его, заставляя крепче сжимать руками края кабинки, обитые железом.

Леппялехти встал со своего места, взяв багор в руки, и снова окинул взглядом пороги. Грудь его дышала широко и свободно. Кабинка и трос раскачивались от ветра взад и вперед, взлетая над порогами, словно качели, но он не замечал этого. Он хотел бы сейчас попробовать на чем-нибудь свою силу — так, чтобы захрустело и затрещало все под руками. Он мог бы сейчас, пожалуй, выворотить вон тот зубастый камень, рассекающий надвое белую струю воды, и закинуть его до самого берега. Ничего нет в этом трудного. Он бы уперся ногами в два боковых камня, а этот выворотил бы непременно и так хватил бы им по береговой скале, что разнес бы его в песок. Он мог бы также выворотить сейчас из земли дерево с корнями вместе и перекинуть его хотя бы через реку или сделать еще что-нибудь похлеще.

Бывают почему-то у человека минуты, когда он может перевернуть вверх ногами все на свете. И непонятно, отчего это происходит.

Леппялехти заметил в стороне скопление бревен и, схватившись рукой за трос, одним рывком передвинул кабинку метра на два с половиной.

Он в один миг разогнал затор и приостановился, упираясь багром о камень, чтобы дать отдохнуть спине и слегка задержать раскачиванье кабинки.

Эти камни давно бы пора убрать отсюда. Они красивы только на картинках и годятся лишь для того, чтобы ими любовались городские жители. А для лесного хозяйства они — помеха. Они просто враги для лесного хозяйства. Но им недолго еще красоваться здесь. Скоро и до них доберутся. Реку очистят от камней по всей ее длине до самых верховьев. И тогда гони по ней каждой весной хоть сотню тысяч кубометров, а то и больше.

Леса возле реки хватит еще на полсотни лет. А если его будет мало, то можно реку очистить еще выше, до самого Зеркального озера, и тогда лесному богатству не будет конца.

И все это не трудно сделать. Надо только захотеть, и больше ничего.

Леппялехти умел хотеть, если видел в том надобность. Это смело могли бы подтвердить конюхи из главной конюшни лесопункта. Они знали, каков бывает Леппялехти, когда он чего-нибудь сильно захочет, и могли бы порассказать об этом, особенно тот молодой парень, который довел свою лошадь на трелевке до того, что на ее холке не осталось ни шерсти, ни шкуры.