Евгений Нечаев - Под горой Метелихой [Роман]

Через минуту, нагруженный оружием и патронами, он, пригибаясь, уходил к оврагу в противоположную от леса сторону. Долго кружил по кустам и пустынному, осиротелому полю с одинокой полоской невытеребленного льна, пока не набрел на заболоченный ручей, заросший ольшаником. Погони не было, да и подумал об этом Владимир уже в последний момент, когда стоял посреди дороги над распластанным офицером с мертвым оскалом вставных металлических челюстей. Он был похож на коменданта Пфлаумера, такой же сухой и поджарый.

Вниз по течению ручья, прямо по руслу, прошел еще километра два. Потом выбрался на пригорок; береза, которую указал Чугуров, виднелась далеко на горизонте. И тут на Владимира напал страх отрешенности и одиночества, — нервы сдали. Ему показалось, что он давно уже окружен со всех сторон, что из-под каждого куста, из-за каждой кочки на него уставились жуткие, немигающие зрачки винтовок, что они нацелены в затылок, в грудь, в переносицу. От этого пересохло в горле, язык стал шершавым, как терка, а пальцы так сжали цевье и шейку тяжелого, неуклюжего пулемета, снятого с мотоцикла, что и сама смерть не заставила бы их разжаться.

Озираясь, спустился к ручью, напился, а меж лопаток испарина. Мысли остановились. Вот и ушел, называется. На своей земле бешеным волком кружить.

А командир наказал к сосновой опушке не возвращаться. Значит, не верит. Боится, как бы «на хвосте» кого не привел. Правильно делают: и пленные всякие бывают. Чем ты докажешь, что не власовец, не полицай? И сейчас еще больше могут не поверить: как это, скажут, тебе помогло одному с четырьмя управиться? Может, и пулемет, и автоматы заранее приготовлены были, для отвода глаз? Вот ведь, не догадался документы их забрать из карманов! Теперь уже поздно.

Вечерело. Всё по ручью, по ручью, местами по пояс в воде, уходил Владимир, как ему думалось, всё дальше от дороги. Ручей петлял между невысокими холмами и чахлыми перелесками. И ни одной деревеньки поблизости, ни одного хуторка. Хоть бы тявкнула где-нибудь дворняга или петух закричал. И этого нет, будто вымерла вся округа. А ноги окончательно заледенели от нестерпимого холода, и зубы стали позванивать.

В одном месте поскользнулся на камне. Не выпуская из рук пулемета, растянулся в рост, и вместе с шумом собственного падения и плеском воды настороженный слух его уловил хруст валежника на берегу позади себя. Вскинулся, извернувшись пружиной, — никого. Переждал затаив дыхание — тихо, только шуршат на ветру желтые перья камыша. Над головой низко плывут рваные клочья туч, рассевая следом мелкую водяную пыль. Ни туман и ни дождь, но от этого еще хуже, тоскливее, еще горше переносить одиночество.

Даже в одиночке такого не было. Думалось — только бы выжить, только бы устоять. Там помогала постоянная лютая ненависть ко всему вокруг да теплился где-то запрятанный в самые тайники души малюсенький уголек надежды на счастливый случай освобождения. Там хоть убивали перед строем, — кто-нибудь да дождется свободы, расскажет другим, как погибали люди. Тут — всадят пулю в затылок, и будут завтра кружить над болотцем вороны. Будь она трижды распроклята — этакая свобода.

А идти всё равно надо, не стоять же на месте. На ходу-то как будто и потеплее. Прошел еще с полкилометра. И опять — э, была не была — вылез на берег, поднялся на глинистый бугорок со следами прошлогодней траншеи, да так и присел. Прямо под ним — дорожная выемка, а чуть поодаль стоят две машины: грузовик, набитый солдатами в приплюснутых черных касках, и легковая с откинутым верхом. Сбоку от грузовика вытянулся в струнку немец в офицерской шинели, а перед ним размахивает руками коротенький человек в кожаной куртке, перетянутой ремнями, и в фуражке с черным околышем. У обочины — два проводника с овчарками.

«Ну вот и пришел. Сам напоролся. Теперь-то уж всё, конец!»

Пригнувшись в обвалившемся окопе, Владимир убрал с бруствера пласт выгоревшего дерна, приложился к пулемету. Расставил пошире ноги. Автоматы сложил на бровку, чтоб под рукой были. Пистолеты — за пояс.

— Много их там? — раздалось совсем рядом.

На долю секунды Владимир оцепенел. Пересилив себя, повернул голову: в траншее за ним сутулился плечистый дядька с карабином. Шахтер! Тот самый, что первым ушел весной из лагеря.

Не дожидаясь ответа Владимира, он протиснулся по окопу вправо:

— Бей по машине! Бей, пока всех не срежешь! Я — по собакам!

Последние слова шахтера заглушил отрывистый лай пулемета Владимира. Сбоку гулко один за другим гремели выстрелы карабина. На шоссе — свалка, дикие вопли.

«Это вам за убитого пехотинца у собора! Это — за первую плеть! За капитана-врача, — успевал схватывать свои мысли Дымов в короткие перерывы между очередями. — А это за того парнишку, что кровью истек на моих руках».

Не отрывая взгляда от прорези и прыгающей мушки, он в третий, в четвертый раз прошивал пулевыми строчками кузов машины. С обоих бортов ее вниз головами свешивались убитые. Ему хорошо были видны и оба боковых кювета. И там смятыми, перекрученными мешками валялись подкошенные солдаты. Офицер в кожанке лежал поперек дороги, второго не было видно. По капоту легковой машины змеились огневые полоски. Вот они перекинулись в пустую кабину, лизнули бак под багажником, и в небо взвился смолянистый раскидистый гриб дыма.

— Ну, брат ты мой, на один-то день этого, пожалуй, и за глаза! — отдуваясь проговорил нежданный сосед Владимира. — Это они ведь лес прочесывать собирались. Опоздай мы на самую малость… — И вытер локтем крупные градины пота, струившиеся по его скуластому темному лицу.

Вздохнул и Владимир. И теперь только понял, что весь этот день по пятам за ним шел человек, что шорох в кустах ему не послышался. Приказ есть приказ; он и сам поступил бы так же, если б ему поручили проверить нового человека.

— Жадный ты больно, — потом уже, в лесу, за дорогой, ворчал шахтер. — Ну кой черт тебя дернул еще и с теми троими связываться? Первого-то ты ловко ссадил. Я со стороны позавидовал даже.

— И всё-таки крался следом?

— Всё норовил голос подать, да любопытство разбирало, как ты к месту выйдешь, — откровенно признался тот. — Глаз у тебя, однако, верный. И от собак по речке — это ты правильно.

— Понятно. Всё мне понятно.

— Да брось ты к чертовой матери это свое «понятно»! — рассердился шахтер. — Сам я пошел за тобой; думал — может, в чем подсобить придется. Много ты понимаешь…

Дымова зачислили в роту, которой командовал бывший председатель райисполкома Николай Камагин, а политруком была Анна Петровна Татаринова — инструктор райкома партии. Этим двоим кое-что рассказал Владимир о себе. Но их больше устраивали не разговоры о прошлом, а огневые росчерки из ночных засад, подорванные мосты и количество опрокинутых вагонов. Зимой «уральскому дядьке», как звали в отряде Дымова за его плотную курчавую бородку, уже поручались рискованные задания по сбору разведывательных сведений далеко за пределами Партизанского края; знал он и многие засекреченные явки по деревням и на железнодорожных станциях, выучился работать на переносной радиостанции. И не раз провожал разведчиков-парашютистов в глубокий вражеский тыл.