Евгений Нечаев - Под горой Метелихой [Роман]

Внизу глухо рокотала Каменка; вздутые хлопья пены медленно кружились в водоворотах, а у берегов выплескивались на голодный оскал красноватых плит; мельчайшая, невесомая водяная пыль до краев заполнила тесную впадину, и двойная радуга опрокинулась в нее переливчатой разноцветной подковой.

— Помните последний наш разговор, Николай Иванович? — по-прежнему глядя перед собой в даль заречную, заговорил Владимир. — Я тогда мечты свои высказывал, сны недосмотренные, про свет электрический, про радио в каждой избе. А главное не успел сказать… С этого места жизнь нашу переделывать надо — станцию здесь построить!

Учитель глянул поверх очков на парня, ответил не сразу. Ему вспомнился день приезда в Каменный Брод, босоногий вихрастый парнишка: «У наших-то баб как еще и напросишься! Так тебе, думаешь, каждая и продаст?»… Урок арифметики, и этот же сорванец предлагает: «Сложить бы всё вместе, а потом поделить поровну». Тогда Володька подсознательно выразил затаенную мысль безлошадной бедноты о колхозах, не имея еще представления о непонятном слове. Сейчас, через пять лет, перед учителем стоял испытанный в настоящем деле, убежденный строитель новой жизни.

Николай Иванович подошел вплотную к первому своему ученику, как и в тот раз, на уроке арифметики, положил ему на плечи крепкие свои руки и, умышленно величая по отчеству, сказал твердо:

— Будет. И это будет, Владимир Степанович.

Обратно шли мимо Черных камней. Оградку у безымянной могилы кто-то выкрасил масляной краской, а вокруг обелиска маки посажены. Распустились они огневыми махровыми цветами, до самой звезды дотянулись. И кажется оттого, что звезда эта купается в жарком пламени, что сама она светится.

— Знаю я, кто посадил эти маки, — задумчиво проговорил Владимир, когда поравнялись с оградкой. — Улита.

— Улита?

— Она. Больше некому.

И рассказал Владимир учителю всё, что знал со слов матери о младшем брате кузнеца Карпа Даниловича.

— Кто-то из наших продал, — закончил свой рассказ о Фроле.

— Почему ты так думаешь?

— Мать говорила, что сразу к Улите нагрянули, а потом уж у Карпа искали. Откуда бы белякам знать про то, что свои деревенские Фрола видели чаще на Верхней улице, чем у своего дома на Озерной? Нашлась какая-то сволочь. Карп на Артюху думает. Неужели вам он об этом не говорил?

Владимир замедлил шаги и, хоть на лесной тропе не было никого, добавил, понизив голос:

— Про больницу-то я не всё еще вам сказал, Николай Иванович. Два раза ко мне приходил человек в кожаной куртке и с пистолетом. Первый раз не назвался, это зимой еще было, а потом сказал, что он — Прохоров. Так вот этот Прохоров оба раза больше всего про Артюху меня расспрашивал. Про Пашаню, про Фильку и старосту всё знает. А за Артюхой велел присмотреть: не приезжает ли к нему кто из города. И еще наказывал, чтобы мы, комсомольцы, вас оберегали пуще глазу.

«Век живи, век учись, — рассуждал Николай Иванович, сидя на жесткой кровати и докуривая папиросу, перед тем как уснуть. — Старая, как мир, аксиома, но почему же люди — подчас и неглупые — вспоминают об этом в последнюю очередь? Прохоров был в деревне единственный раз, и у него уже есть какое-то подозрение на счетовода. Я живу шестой год. Что можно сказать об Артюхе? Хитер, изворотлив, любит похвастать. Да, кузнец его откровенно недолюбливает, Андрон тоже. Улита — боится, молодежь, и особенно комсомольцы, терпеть не может. Отчего бы всё это? Может, и в самом деле ошибаюсь я? Обманулся в Артюхе с первого дня? Говорят, нет дыма без огня. Стало быть, есть что-то такое, что знают и видят односельчане и не вижу один я — учитель, секретарь партийной ячейки! Артюха неглуп. А что, если он — двурушник, спекулирует лозунгами партии, сознательно извращая их? Вот и Андрон, по мнению Артюхи, кулак, и эта идиотская „специализация“ с посевными культурами. А как он выгораживал мельника до раскулачивания! И Пашаню, когда тот проворовался. На Дарью пытался обрушиться со своими судейскими параграфами. А в прошлом году, без ведома председателя колхоза, самочинно запретил молоть хлеб единоличникам на колхозной мельнице. Что это: результат недомыслия или — палки в колеса?»

Николай Иванович с силой расплющил окурок в пепельнице, прошелся по комнате. Взгляд его остановился на портрете Верочки. Вспомнил ту ночь, когда она искала дневник, а потом Маргарита Васильевна— после того как выписалась из больницы — рассказывала ему, что накануне исчезновения дневника у них в комнате долго сидел Артемий Иванович; разглагольствовал, упрекал комсомольцев в бездеятельности. Но для чего Артюхе дневник? Для чего?! Прохоров хочет знать, не приезжает ли кто-нибудь к Артюхе из города… Может быть, он напал на какие-нибудь связи? Артюха — Фрол — колчаковец; колчаковец — дневник — Верочка… И при этом Филька, староста. Артюха с платком на лысине во время допроса старосты на суде! А ведь это не просто: сидеть тут же, в зале, когда судят сообщников и когда прокурор требует высшей меры! А вдруг один из тех, что сидят на скамье, повернется лицом к народу и скажет потом судьям, что он может подвинуться, потесниться: отвечать, так уж всем. Староста этого не сказал. То был враг. Враг лютый, матерый. И не меньший по злобе на советскую власть сидел в глубине напряженного зала. И высидел до конца. Это не просто.

И решил Николай Иванович съездить в Бельск к Прохорову. Приехал, а того нет на месте, — в Уфу срочно вызвали, в управление. Дежурный сказал — денька на три. И учитель туда же отправился — к Жудре. Заодно навестить сына, к Маргарите Васильевне заглянуть на минутку.

Жудра сам встретил Крутикова в вестибюле, махнул рукой постовому: пропустите! Когда поднимались по лестнице на второй этаж, посмотрел в лицо Николаю Ивановичу, спросил настороженно:

— Как ты узнал?

— Что?

— Я думал…

— Что ты думал?

— Я думал, что ты поэтому и приехал…

— Никакого «поэтому» я не знаю.

— Пойдем. Там как раз Прохоров. Я его специально вызвал. Труп начал уже разлагаться.

— Чей труп?

В кабинете, кроме Прохорова, никого не было. Жудра усадил Николая Ивановича в кресло напротив себя, достал из сейфа желтую папку.

— Ты, Николай, прежде всего — солдат, — проговорил он несколько глуше обычного. — Читай сам. — И положил перед учителем раскрытую папку.

В папке лежала всего одна бумага — акт судебно- медицинского вскрытия трупа гражданки Крутиковой Юлии Михайловны. Эксперты утверждали, что причиной смерти явилось отравление сильнодействующим ядом, принятым в большой дозе и вместе с вином.

— Когда и где это произошло? — спросил Николай Иванович, сняв очки и пригнув голову.

— Неделю тому назад, — начал Прохоров, — ваша жена со служебными документами и с небольшой суммой казенных денег выехала на пароходе из Бельска в Уфу. Ехала в одноместной каюте второго класса. По прибытии на конечный пункт следования и после выгрузки пароход был отправлен к затону на промывку котлов. И только на третий день в носовой каюте был обнаружен труп. Документы и деньги не тронуты.