Иван Щеголихин - Не жалею, не зову, не плачу...

врезалось, он начал собирать и выдавать сведения про императора с такой точностью,

будто сидел на нарах вместе с академиком Тарле. Фокусы его Наполеоном не

ограничивались. Через пару дней при моем появлении Коля снова скомандовал:

«Фершал! Дай мне свою ручку. Ай-момент. Надо ксиву передать в Малую зону». – Он

сел возле тумбочки и на листке бумаги начал писать, но как?! У меня просто крыша

поехала от его писанины, это надо видеть – ни одной буквы, ни одного слова, просто

каракули. Если глянуть, не вчитываясь, вполне похоже на письмо, а приглядись, только

черточки и закорючки, умело схваченные, связанные, –образ письма, туфта, подделка.

Неужели Коля не умеет писать? Волга мне подтвердил – да, не умеет ни читать, ни

писать, но если видит интеллигента, тут же его убивает Наполеоном. Спрашивается,

зачем ему учиться. Но где же он рос, если у нас по всей стране всеобщее школьное

образование? Память у него дай Бог каждому и характер тоже. Дали ему четыре месяца

штрафняка, привезли из Ачинска в Малую зону, так он из ста двадцати дней девяносто

провел в сыроежке, о чем это говорит? Коля железно блюдёт воровскую честь, не щадя

здоровья стоит за воровской порядок, вот его и сажают. Кандей без вывода Колю

подморил, и он сделал мастырку – взял иголку, ниткой собрал с зубов налет, щипком

оттянул кожу на голени и продернул через нее иголку с ниткой. Через день воспаление.

По фене мичуринская прививка. При другой жизни Коля Малый водил бы полки по

Европе, а, может быть, и по Азии. А сейчас он пленник Гулага всего-навсего.

17

Сашенька уехала в Боровое, в наш Казахстан, в отпуск. Вместе с Бондарем, между

прочим. Он ее муж. Они вместе работали в Красноярске, у Бондаря там была жена и

ребенок, но он влюбился в Сашу и бросил всё на свете. Я его понимаю, из-за нее я

бросил подкоп. Из Красноярска они уехали искать счастья и, как ни смешно, нашли его

здесь. Поселились в Ольгином логу у какой-то старушенции. Бондарь устроился в

медсанчасть в лагере, здесь доплата, и она с ним, чтобы не разлучаться. Значит,

замужем, ну и что? Для женщины важно, если он, предмет обожания, занят, женат,

сразу на нем крест. А для мужчины семейное положение, как ее, так и свое не имеет

ник-какого значение. «Мне бы только смотреть на тебя…» Женщине этого не понять,

ей подавай загс, ребенка, пеленки. Короче говоря, уехали. Но через месяц приедут. А я

получил письмо от Ветки. «Я тут сижу, как дура, думаю, что он страдает, а он там,

оказывается, влюбился в медсестру». Я написал ей как другу о нахлынувшей страсти,

только она одна может понять. И сам об этом забыл. Расписал ей цветисто свою

нежность к другой, случайно встреченной женщине, – ну не идиот ли? Она меня ждет,

столько из-за меня перенесла невзгод, а что я? «И мне, как всем, всё тот же жребий

мерещится в грядущей мгле: опять любить ее на небе и изменять ей на земле». Сейчас

я ей напишу, что ты для меня вечность, а Сашенька, уехавшая в Боровое с мужем, всего

лишь эпизод. Мимолетный.

А что, если через год я увезу ее в Ялту?..

18

Прибежал надзиратель – быстро врача в кильдим, в 7-ю колонну. Если надзор не

ходит, а бегает, то дела плохи. Я сразу за халат. Так оно и оказалось, человек уже был

мертв. Лежал на полу ничком между нарами в луже черной крови. Люди вокруг заняты

своим делом, ни одного любопытного, никаких ахов-охов, кильдим барак особенный,

здесь блатные, рецидивисты, пацаны, помочь нести труп никого не заставишь. Взяли

одеяло у помпобыта и вдвоем с надзирателем потащили. Удивительно, как тяжелеет

мертвый, сколько раз я уже замечал, и никакой наукой не объяснишь. Если живого

несешь, у него один вес, а если мертвого, он вдвое тяжелее. Убитый оказался сукой по

кличку Лысый. Ему дали штрафняка шесть месяцев, привезли в Малую зону,

предупредили, в лагере воры, кто имеет с ними счеты, три шага в сторону. Лысый

сделал три шага. Однако, о чем раньше думали делопуты, посылая суку в воровскую

зону? За что вам жалованье, если вы простого отсева сделать не можете? Зачем

заполнять Шизо с этапа, если там и для своих нет места? По Хакасии полно лагерей,

где правят суки – в Соне, например, в Улене, в Шире, совсем недалеко отсюда. Суке

туда, а вору в Сору, меньше хлопот и оперчасти, и санчасти. Лысый пробыл в Шизо три

дня, разведал, кто правит в зоне, с одним он раньше сидел, с другим корешовал на воле

и решил выйти и потолковать. Дал в Шизо расписку, его выпустили, пришел в кильдим

– я Иван Лысый, хочу поговорить с ворами. Хорошо, ответили ему, приходи вечером в

девять часов. Лысый явился, как условились, в углу за нарами полумрак, тихо, его

негромко спрашивают: ты Иван Лысый? Он самый. Шагай сюда. Лысый смело шагнул

в узкий проход, тут же ему удар под ребро снизу, удар под ключицу сверху, замелькали

ножи справа и слева. Не мешкая, на вахту пошел хмырь с пикой – я запорол. У него уже

было 25. На вскрытии мы насчитали восемнадцать колото-резаных. На чистом трупе,

уже окоченевшем, с отмытой кровью ранки выглядят удивительно безобидными,

узенькие короткие полоски, два, два с половиной сантиметра, похожие на легкие

ожоги. Волга потом приставал ко мне, какой удар был смертельным, заинтересованно

допытывался. Первым бьёт обычно вор в законе, а добивают уже пацаны, проходят

выучку. «Сука Лысый был раньше в большом законе, первым поднять на него руку

надо смелость иметь. – Волга не просто называл кличку своего врага, он обязательно

добавлял слово «сука», как у военных звание. – Неужели медицина не может

определить, сколько там чего распорото, что смертельно, а что ради щекотки?» Я

подумал: а не Волга ли его пырнул первым? Но как он мог нанести удар, если слепой?

Мне знать не дано. А знать хочется, почему они убивают своего, не фраера, а матёрого

урку? Есть, видно, что-то притягательное в убийстве собрата. Волга мог тайком уйти,

переодеться, повязку снять, ведь резать предстояло не хлипкого мужичка, а жестокого

колуна, без Волги там не могли начать. И Коля Гапон, и Вася Рябый уходили в тот

вечер в кильдим. У них тоже полагается кворум, построже, чем в ученом совете

Академии наук.

19

Трудно разобраться, почему, когда, из-за чего началось среди уголовников

взаимное истребление, полыхнувшее по лагерям и тюрьмам в конце 40-х, как чума.

Изменники, раскольники, отступники были в любом сословии во все времена, но редко

бывало, чтобы праведники оставались порой в меньшинстве. Раскол среди воров

обозначился еще в годы войны. Добровольцы призывного возраста появились сразу –

свобода светит. По слухам, армия Рокоссовского состояла из уголовников, проверить