Иван Щеголихин - Не жалею, не зову, не плачу...

цели. Если меня опять найдут, я все равно успею чего-то достичь, не буду таким

простодырым, каким был перед Сухановой.

Всё недаром, говорили древние, все недаром! Решено – побег! Через подкоп.

Знаю, откуда его начать, знаю, с кем. Теперь спать. Спокойной ночи, Женька, он же

Иван. В скором времени у тебя будет третье имя.

Побеги у нас бывали. Я помню, как свистели пули возле медпункта в 12-м

бараке, когда Цыганков замкнул провода запретки и пошел на рывок. Молодец, мужик,

ловко сделал перемычку, и весь лагерь погрузился во тьму. Правда, поймали его на

другой же день и завели новое дело. Я потом говорил с ним. Основательный парень, с

характером, о сделанном не жалел. У него двадцать лет, отсидел он два и рванул. Ребро

сломали при задержании, но у человека их двадцать четыре. Еще был побег в самые

первые дни, когда я ходил на общие. В Ольгином логу строили жилые дома и трое на

грузовике рванули прямо на оцепление и под грохот автоматной пальбы за какие-то

секунды скрылись из глаз, только пыль осталась. Зека радовались удаче, расписывали

подробности, гадали, где теперь счастливцы гужуются, один из них шофер, второй

инженер-строитель из Прибалтики, у обоих по двадцать лет, а с ними старый вор из

Ростова, у него два года. Потом дней десять спустя идет развод утром, двигаем мы

бригада за бригадой в сторону вахты, там стоит Папа-Римский в кителе, с планшеткой

и в черных перчатках. А сбоку возле запретки на сбитых досках лежат три трупа,

причем один конец дощатого настила высоко поднят, как экспонаты лежат, чтобы

идущие мимо зека хорошо их видели – шофёра, инженера и вора. У одного из них

снесен был череп, вместо головы бурый пенёк из спекшейся крови, затылочная кость и

нижняя челюсть. Лежали в рванье, в крови, в грязи, убитые ружейными выстрелами в

упор. Папа-Римский кричал: «Р-равнение направо! Всем головы направо! Вот что ждёт

каждого!» Идем, топаем, смотрим на живой, так сказать, пример, хотя и мертвый,

жутковатое зрелище – три каких-то продолговатых месива из серой массы. Видел я

трупы в анатомичке, в прозекторской, у них были руки, ноги, голова, черты лица, но

здесь… Бригады шли мимо, бормотали матерки, зло острили. Вряд ли кто испугался,

взял себе на зарубку. Когда думаешь о себе, такие примеры не действуют. Не может

человек жить в неволе, не должен. Все настоящие герои бежали, взять хотя бы Жана

Вальжана из романа «Отверженные». А граф Монте-Кристо? А сам Иосиф

Виссарионович шесть раз бежал – и ничего, вождем стал, отцом и учителем. А мой дед

Лейба? Нет, только бежать, вся история учит этому и география. Мы не рабы, рабы не

мы. Хватит терпеть произвол, то тебе позволяют зачеты иметь, то их тебе спишут ни за

что, – нет, братцы-кролики, мне пора кончать. Соберу компанию и начну подготовку.

Первый, конечно, Волга, срок у него маленький, но он пойдет из принципа, как и

положено вору в законе. Он будет рыть на ощупь, вслепую, как крот. Правда, есть

опасность, рыть он совсем не будет, пошлет шестерок, а можно ли такое дело доверять,

кому попало? Надо подумать. Вторым будет Володя Питерский – новая фигура в моем

романе. 1 мая КВЧ закатила грандиозный концерт, особенно отличался один мастер на

все руки, совсем незнакомый, отлично играл на аккордеоне, пел и плясал, клоунаду

разыгрывал, сразу видно – талант и профессионал, по меньшей мере из Москвы артист

или из Ленинграда. Он действительно оказался с Лиговки, Шурупов привел его к нам в

санчасть, и мы быстро сошлись. Я удивлялся, почему другие не видят, не ценят

исключительный его артистизм, я слов не находил от восхищения. А мне в ответ: в

КВЧ других не берут. Володя ко мне привязался, думаю, потому, что я его оценил. Он

вор с детства, но сходка разрешила ему пойти в КВЧ. Срок у него пятый или шестой,

сам он со счета сбился. Отец его, совслужащий с портфелем, отдал его в

Ленинградский ДХВД – Дом художественного воспитания детей, и дитя кое-чему там

научилось, а доучивалось уже в колонии для малолеток и дальше по лагерям. Он и

стихи писал: «Заметет метелями путь, где мы плелись, где в снегу под елями у костров

толклись». Отлично рисовал, маслом писал, одареннейшая натура и добрейший малый,

но несобранный, расхристанный, как многие очень талантливые люди. Умница, с

хорошим вкусом, знающий, что прилично, что неприлично, понимающий, что и как

надо делать, но в то же время делающий все по-своему. Если он человека не уважает,

презирает, он может ему нахамить, нагрубить, оскорбить, дать по роже – всё, что

угодно. Но, если он к тебе с почтением, то ведет себя как аристократ, – удивительное

свойство многих блатных, между прочим. С хамом он вдвойне хам, а с порядочным он

вдвойне порядочнее. Когда я сказал Володе о замысле, он сразу же меня озадачил: с

Волгой лучше не связываться, за ним слежка будь здоров, могут нас накрыть в самый

неподходящий момент. Хорошо, что я Волге не успел сказать. Будем копать вдвоем,

начнем из-под корпуса КВЧ, здесь самое близкое место к запретке, за ней сразу

начинается склон сопки и тайга. Главное – каждый день. По метру. Два здоровых

мужика, не выроем, что ли, по метру в день? Да это смешно! Мое терпение на исходе,

двух лет не прошло, а впереди еще шесть – не-ет, к чертям собачьим, пропадать, так с

музыкой. Пусть лучше выставят нас на подиуме возле запретки без головы, без ушей,

но мы с Питерским рванём. Кстати срок у него пятнадцать лет. Подкоп по фене –

метро. Чем меньше проходчиков, тем лучше.

Сидим с Володей посреди лагеря, обсуждаем, мечтаем, сверху нас видит Бог,

только он один знает наш план побега и дальнейшей жизни. Мы будем дружить, песни

писать, свои стихи и свою музыку, будем ездить по всей стране под псевдонимами, как

и полагается людям искусства. Мы дети земли и неба. Бог не выдаст, свинья не съест.

Как только стает снег, зазеленеет травка, начнем рыть метро. Мы и сейчас готовы

колупать, но можно схватить пневмонию и сыграть в ящик. У меня есть больные с

открытой формой, палочки Коха я постоянно ношу с собой, как черкес свои газыри.

Они только и ждут простуды. И тогда прощай, молодость, здравствуй, туберкулез.

Весна, апрель, теплее день ото дня, греется земля, прогревается, и мы с Володей

наметили уже круглую дату, 20-го. Но случилось непредвиденное. У Вериго на приеме

в амбулатории появилась новенькая, медицинская сестра Саша.

15

Меня позвал санитар на помощь Олегу Васильевичу, и я сразу ее увидел. Как роза

на свалке, как жемчужина в навозной куче, как ангел среди чертей. Вериго меня к ней –

помоги. Перевязки, градусники, таблетки, мази, пластаюсь, всё на ходу перехватываю,