Александр Тарасов - Будни

Анюта, захлебываясь в рыданиях, сжалась, как побитая собака. Грязная, огрубевшая от тяжелой работы рука ее беспомощно держалась за прялку, и казалось, даже в этих пальцах, неуклюжих и жестких, было дикое последнее отчаяние. На одном пальце тускло поблескивало дешевенькое медное кольцо. Года три назад Федька выколотил его из толстой проволоки, подарил Анюте — она говорила, что с таким колечком хорошо поить телят… Очень редко она его снимала, и колечко стало уже тонко и узко.

— Помогает? — спросил как-то Федька.

— Как еще и помогает-то, — весело ответила баба. — Телята стали что кули.

Оба смеялись тогда: Федька — оттого, что жена верит в чудесное, сделанное им колечко, а Анюта от гордости, что Федька у ней такой искусник.

«А вот теперь она и колечко бросит, — подумал Федька, — не станет и телят поить. Будет лежать колечко где-нибудь в коробке, начнет бусеть, распаяется»…

— Феденька, когда ты был на войне, я за тебя бога молила…

Он не отвечал, отвернувшись к стене.

— Ведь каждую ночь молила… чтобы… чтобы…

— Чтобы убили скорей? Ты бы на свободе осталась!

— Не-е-ет… Господи… Нет, Феденька!

— Знаю, бога молила, а с чужим мужиком спала ночи, чтобы легче думалось мужу на чужой стороне.

Анюта, откинув прялку, бросилась на колени. Но он брезгливо оттолкнул ее ногой, молча подвинулся в передний угол.

— Выслушай… Только выслушай, потом и гони…

Вся в слезах, растрепанная, она упала грудью на стол, говорила, ничего не утаивая… И вырастал за толщей лет перед Федькой кудрявый чернобровый парень, нахальный, хвастливый.

— Жиженок, бобыль! — говорил он часто о Федьке.

Слушали это ребята и девушки, добродушно подтрунивали над Жиженком — и невзлюбил он Семена еще с той поры. «Вот, — думалось ему, — этого девки будут любить, бобылем его звать не станут»…

И не уловил Федька в рассказе Анюты запаха черемухи… Когда кончила Анюта, еще больше потемнело его лицо, глубже врезались складки над переносьем.

— Все? — сурово спросил он.

Анюта, широко открыв глаза, смотрела на него. Всю душу свою она выложила перед ним, а он по-прежнему неумолимый, беспощадный… И она мысленно проклинала себя, не находя оправдания и не зная, как найти его.

— Феденька, я тебя больше всех любила… Сколько лет жила без тебя, ни о ком не думала… С кем грех не бывает, прости, Феденька… Делай со мной что хочешь, только прости!

— Не могу я…

Поднявшись, он злобно посмотрел на нее и скрипнул зубами.

— Сволочь! Всю жизнь испортила. Теперь не вернешь, не направишь… На самой лучшей ступеньке обрезала ты меня! Видно, уж больше не подняться…

И, горько поникнув головой, пошел к лежанке, лег…

У Васьки в сердце нарастало беспокойство, копилась обида. Отец все меньше и меньше говорил с ним; обманул, что пойдут за вершинками, и совсем уже не спрашивал его об уроках. Васька тщетно старался припомнить, в чем он провинился, но ничего не находил.

Как-то, не выдержав, он подошел к отцу, положил на колени к нему руки, заглянул в глаза:

— Тятя, мы больше не пойдем за березками?

— Нет, не пойдем.

Хоть и ждал Васька этого ответа, но грубый голос больно задел его.

— Тятя, ты послушай, я читать буду, — с отчаянием сказал он.

— Ладно, я послушаю.

Но, вместо того чтобы читать, парень разревелся…

Крепкой стеной стоял теперь Васька между Федькой и Анютой. Всякий взгляд, брошенный в сторону мальчика, напоминал о большом, страшном, непоправимом.

Федька стыдил себя, напоминал самому себе в мыслях, что совсем забыл он общественное дело, стал неаккуратен и давно уже не бывал к мужикам. Он понимал, что так больше жить нельзя, что нужно найти какой-нибудь выход. Но какой?.. Что сделать? Примириться ли и теперь с Анютой, махнуть рукой на грехи ее и жить, чтобы хоть бы немножко было похоже на прежнее? Или прогнать и Анюту, и Ваську?..

Вместе с непереносной обидой на жену стал замечать Федька, как рыхла, неповоротлива она. Казалось, и делала она все не так, как добрые люди — ходила какой-то развалистой вялой походкой, говорила заискивающим голосом; лицо ее, пухлое, расплывшееся, было некрасиво и глупо… Даже сны виделись ей какие-то глупые, непохожие на сны других людей: то она видела себя подвешенной на вершине высокого дерева, то ей казалось, что на нее бредет вошь величиной с человека… Она вскрикивала, просыпалась и как бы кому-то постороннему рассказывала сны испуганным ноющим голосом… И не верилось Федьке, что это та самая Анюта, с которой прожита половина жизни.

Анюта же с каждым днем становилась тише, покорней, угодливей; виновато смотрела в глаза мужу, готова была выполнить все, что он прикажет, и в каждом слове, в каждом движении ее проглядывало горькое раскаяние… Но чем больше росли ее заботы о муже, тем суше и холодней был голос Федьки.

Как-то ночью, услышав, как тяжело ворочается и вздыхает он, Анюта робко придвинулась к нему, прошептала:

— Феденька, неужели не будет по-старому?

Он вздрогнул, не ответил, отвернулся к стене.

— Федя… ведь жить-то еще долго, мы не старые… Ведь мне это хуже, Федя, хуже… Бабу бей, да приласкай иногда.

Ни звука в ответ… Только вздыхать перестал Федька, лежит как каменный.

— Ты видишь, измучилась я… Упала бы в прорубь, руки бы на себя наложила, не видать бы мне свету белого… Тебя, Феденька, жалко… людей стыдно…

И не договорила она — быстро и зло прошептал Федька:

— А на полатях-то… на полатях-то куда денешь?

На другой день Федька не вытерпел — пошел к мужикам. Его встретили радостно.

— Не может, плешивый дьявол, с женой наобниматься, — кричал Конь, — вот, ребята, жадюга-то!

— Верно, братец мой, нехорошо, — добавил Игнат. — Говорят, взялся за гуж, так не говори, что не дюж. Как же это, отставать от компании…

И уж другим голосом, лукаво жмурясь, заговорил:

— А мы, парень, без тебя всю науку прошли!.. Это кому же, Федька, досуг писать такие книжки-то?

— Что такое за слово посфор? — прерывая его, вмешался в разговор Никола. — Вот загадка-то!

Мужики засмеялись.

— Фосфор, а не посфор, — пояснил Мишка Зайцев.

— Все равно, ни того, ни другого плешивому не угадать.

Федька растерянно глядел на мужиков, и в груди его нарастало какое-то неожиданное тепло.

— Ну, ну, не лямзай! — торопил Никола.

— Ей-богу, ребята, не ответить! — простодушно сознался Федька. — И много раз слышал, а не ответить, черт его знает.

Мужики смеялись и, перебивая один другого, принялись объяснять Федьке мудреное слово.

— Мы, брат, теперь страсть какие знающие, — говорил Игнат, самодовольно поглаживая бороду.

— Распланируй, как устроить шесть полей, — продолжал пытать Федьку Никола.

Затем читали книжку о травосеянии. Федька слушал и удивлялся, как он все-таки мало знает. Думалось ему, что и в газетах разбирается, и написать кое-что может, а вот тут, поди, и запнулся… Опять стало стыдно, и перед самим собой, и перед мужиками. Радовало лишь то, что читальня, затеянная им, живет, да и живет, как видно, не худо.