Александр Тарасов - Будни

Но лес снова ожил, приобрел прежние милые краски и запахи. Жизнь снова исходит от всего, что видит Онисим на каждом шагу. Он снова любит: желтый лист на земле, голые, прозрачные чащи, свист рябчика в вершине, предзакатную тишину, когда слышно, как в глубине леса падают шишки. Он любит серенькие осенние дни, когда дождь ложится невидимо, как роса, и по-особенному пахнет тлеющий тряпичный пыж.

Иногда он сидит у озера в густом чапыжнике и ждет: к воде один за другим подходят четыре лося…

Бывает и так, что он запаздывает в лесу. Темь. Дорога угадывается по вершинам. Он издали слышит запахи остывшего очага и прокопченных стен. Какое все это старое и родное!..

Прошлый год он видел в Пабережском лесу новую охотничью избу, большую и светлую, с двумя окнами, с широкими нарами, с белой печью. Было еще не поздно, он мог дойти до деревни, однако не пошел: захотелось узнать, каков ночлег в этой избе. Чувствовал себя плохо: стеснялся, не знал, куда что поставить, где что взять. А печь была большая, длинная, пламя колыхалось далеко. Он повесил перед устьем мокрые варежки, но сушить было неудобно: варежки или горели или один край сох, другой оставался холодным. Старший из бригады открыл ему дверь в другую комнату. Окна в комнате не было. В углу на полке горела лампа. Посредине комнаты стояла невысокая плоская печь — сушилка. Онисим сушился, осматривал незнакомые стены, дверь с железной скобой и у него болело сердце. Вечером при лампе сидели за длинным столом. Читали газеты, рассказывали сказки, готовили заряды на завтра. За окном шумел лес. Лес был все тот же, и говорилось много такого, что говорят охотники, собравшись вместе, но Онисиму было невесело. Утром он пошел к себе без дороги по солнцу, чтобы сократить путь, и когда издали увидал свою избу и ельник за ней на холме, то даже вспотел от радости. Он долго осматривался кругом, и все в нем улыбалось…

После Онисим вспоминал эту чистую избу, и белые окна, и крылечко с навесом, но полюбить ее не мог. Он не мог представить себя отдельно от своей черной убогой избушки, хотя иногда чувствовал желание полежать на печи, которой у него не было…

Онисим зажигает лучину, разводит в очаге огонь и принимается обдирать белок. Собака уходит на улицу, на свое место к порогу и оттуда хватает на лету маленькие тушки: одну, две, три. Хватит. Она сыта. Теперь можно подремать.

В открытую дверь слышно хлопание крыльев: филин. Онисим откладывает в сторону ножик и сидит неподвижно. В шалаше на берегу озера тихо. Хорошо бы прийти сейчас сюда какому-нибудь охотнику! В темноте послышалось бы гудение земли под ногами, радостный голос человека, увидевшего огонь.

— Запоздал я, дед Онисим! Напой, накорми…

Поздно. Никто сегодня не придет.

Поужинав, Онисим ложится на нары. Мрак и тишина. В очаге, остывая, похрустывают угли. За лощиной слышится гудение сухого дерева. Дотянувшись левой рукой, Онисим закрывает дверь. На лицо ему с потолка хлопьями падает сажа. Привычным движением он смахивает ее, но сажа попадает за рубашку и рассыпается.

«А вот в пабережской избе, — думает Онисим, — каждую ночь кто-нибудь ночует. Приносят новости. Слышно из газет — на Дальнем Востоке начиналась война. Что там сейчас — неизвестно…»

Удивительное дело, он теперь не может долго жить без людей: пройдет два-три дня, и старик уже посматривает на дорогу к дому. Приезжий все-таки не заменит соседей.

Иногда Онисиму послышатся женские голоса, песни, смех: бабы пришли на Федорово болото за морошкой. Он спешит, продирается без дороги и видит, что болото пусто. Кричат птицы. Высохший, седой мох хрустит и обваливается под ногами. Едкий дым висит над чахлыми сосенками. Горит торф! Вот откуда был этот запах!

Онисим думает: Федорово болото тянется от Редьи до верховьев Нименьги на двадцать километров. Если огонь заберется в глубь болота, в самую толщу торфа, его никак не потушишь. Тогда выгорит и болото, и Нюбские боры, идущие по правому берегу. Мало того, пожар может подойти к самым верховьям Нименьги, до самого лесопильного завода, известного на всю страну.

Онисим стоит растерянный. Что надо делать? Надо узнать направление пожара. Потом бежать в сельсовет. Всю силу, работающую на тушении других лесных пожаров, надо бросить сюда, в болото. Потом…

Задыхаясь и падая, Онисим бежит по берегу болота. Бежит долго, до изнеможения. Да, так и есть; пожар выше по Нименьге. Онисим уже давно идет через путики Лавера, сам этого не замечая. Вот, кажется, сейчас близко. Все окутано удушливым белым дымом. Онисим ничего не видит. Он бродит наугад и чувствует, что дым становится гуще и гуще. Он поворачивает вправо, в той стороне, кажется, должна быть река. Нет, реки нету, а дым еще гуще. Ветер почти не заметен, но он тянет прямо на Онисима. Как это получилось, что он попал в ловушку? Он нащупывает ветви болотных сосенок, продирается сквозь них и опять, оказывается, идет не туда. В стороне лает Найда. Онисим бросается на ее голос и выходит из полосы пожара. Потом, отдыхая на земле, он прислушивается к треску и шипению огня и понимает, что пожар разошелся очень широко…

Отдышавшись, он делает по берегу болота круг и тщательно осматривает лес. В одном месте обмята брусничная гряда, медвежий помет. Рядом на тропе в пыли совсем свежие следы зверя и около них отпечатки Лаверовых лаптей.

Следы уходят на Избновскую дорогу, переплетаясь и расходясь, местами совсем прячась в подсыхающем метляке.

Онисим не идет дальше. Даже следы Лавера вызывают в нем ненависть. Он старательно обходит их. Он видит новые гряды. Черника высохла и сжалась, она потеряла цвет, сок, чудесный свой запах и стала никому не нужна. В этом году черничника здесь не касались руки. Вот снова брусничная гряда. На земле лежат красные опавшие ягоды. Кое-где примята трава, но это не медведь. Онисим видит свежесломанный на валежнике сук: сидели. Женщины приходили за ягодами. Он обходит всю гряду, осматривая за каждым деревом. Снова задыхаясь от дыма, подходит к берегу болота и на самом его краю сквозь дым видит одинокую обгоревшую ель. Берег болота тут обрывист. Вокруг ели и дальше желтым озером лежит зола. Корни дерева обгорели, оно непонятно на чем держится. Онисим теперь видит, что пожар начался отсюда. Под этим деревом разводили костер. Вероятно, это сделали по глупости женщины, зажгли и в страхе разбежались.

Онисим с трудом добирается до избушки. Шмотяков вернулся. Стоит у шалаша и с любопытством посматривает на старика.

— Беда, — говорит Онисим. — Чего боялся, то и случилось: пожар на Федоровом болоте. Теперь таких наделает дел…

Шмотяков, встревоженный, принимается ходить взад и вперед по берегу. Он слыхал от охотников об этом бесконечном древнем болоте…