Борис Василевский - Окна

Лагуна по другую сторону косы была еще вся белая, и чем дальше от поселка, тем чище, нетронутей становилась белизна.

Оборотись назад, я смотрел на нашу сопку — по мере того как мы отъезжали, очертания ее менялись. Она уже не казалась такой большой и круглой, вытягивалась в длину, и постепенно открывался распадок, за которым обнаруживался крутой склон и вершина другой, более высокой сопки, потом еще распадок и еще вершина. Все это как бы раздвигалось, разворачивалось перед нами, и только дальние сопки, окаймлявшие тундру с юга, оставались неподвижными, неизменными.

Мы устроились прямо на дощатом полу саней. Компания составилась небольшая: Коля Дронов, Семен Липкин, я. В кабине трактора двигал рычагами мрачный Толик Фетисов. Все — давно знакомые, до мельчайшей подробности известные друг другу лица. Коля Дронов — повар поселковой столовой. Он же — ее заведующий, рабочий, истопник. Готовит Коля отлично, до Чукотки работал в каком-то московском ресторане. По утрам я вижу в окно школы, как Дроныч, при любом морозе в беретике, ботиночках и демисезонном пальто, приподняв рукой угол куцего воротника и прижав к нему ухо, поспешает к себе в столовую. На обед к нему сходятся все. Здесь род клуба. Все — Колины друзья, вкусы каждого ему известны. Щедрой рукой он накладывает, нарезает, наливает. Отбивные он делает величиной с тарелку. Не удивительно, что одна из ревизий обнаружила у Дронова недостачу рублей на пятьсот. По чукотским понятиям это мелочь, но Колю для порядка сняли, перевели в косторезку товароведом, а на его место прислали из райцентра женщину необыкновенной толщины. Новая повариха начала с того, что водрузила в раздаточном окошке весы и тщательно взвешивала на них каждую порцию. Ее светлые навыкате глаза подозрительно устремлялись на поднос с хлебом: не взял ли кто лишнего куска против заплаченного. Не привыкшие к такой мелочности уэленцы сначала посмеивались, потом стали оскорбляться. При встречах жаловались Дронову. Он хранил смиренный вид человека, понесшего суровое, но справедливое наказание. Через короткое время женщину все-таки отправили обратно в райцентр, и Коля, ко всеобщему удовольствию, вновь воцарился в своем окошке — в белоснежном халате, всегда при галстуке, изящно-небрежный и доброжелательный. «Ветер-то, а? Компот без ягод? Пожалуйста… За куропатками завтра сбегаем?.. На здоровье! Приходи ужинать, старик, я тебе бифштекс по-аглицки, порционно…»

А толстая женщина еще долго жила в поселке: не было транспорта. Каждое утро она перетаскивала на лагуну, где садились самолеты, свой скарб, и он чернел там одиноко посреди белого поля. Сама она, еще более громоздкая в шубе, сидела на крылечке, зорко и подозрительно всматриваясь в горизонт. Однажды вездесущие собаки учуяли в груде вещей что-то съестное, мигом сбежалась стая и начала трепать мешок. Женщина с неожиданной резвостью кинулась на лагуну, издавая какой-то странный воинственный клич: «Ху-гу! Ху-гу!» Случившиеся поблизости говорили потом, что земля от ее бега содрогалась. Злые языки уверяли, что в АН-2 женщина не войдет и заберут ее из поселка только в навигацию, пароходом… Юмор здесь, конечно, своеобразный. Кто не жил долгое время замкнутой жизнью маленького северного поселка, тот его не поймет и не оценит. Одна из самых распространенных у нас шуток, например, следующая: войти в разгар обеда в столовую и крикнуть: «Самолет!» И хотя бы изо дня в день эта шутка повторялась, пусть несколько голов, да обернутся к окнам. Самолет…

Так вот, с Дроновым нам повезло: на охоте естественное его амплуа — искусно приготовить что-нибудь из убитой дичи, пойманной рыбы, а если охота неудачна, то из обыкновенной тушенки. «Сейчас, — бормочет он, стоя на коленях перед костром, — сейчас заделаем… как в лучших домах».

Есть и у Липкина своя добровольная роль — увеселять компанию. Липкин — пекарь. Шутки его тоже наизусть известны. Пекарню свою он называет «хлебозаводом», себя — «директором хлебозавода», а хлеб, особенно черный, который ему не удается, — «аммоналом». Снимая шапку, он обязательно указывает на лысеющую голову и поясняет: «Шестнадцать лет на севере. Волос на одну драку осталось…» Я живу недалеко от пекарни. Выходя в понедельник на работу и чувствуя, что дело у него не ладится, Семен забегает ко мне. «Семь капель на душу, — говорит он просительно. — Ну, пять…» На охоте ему почти всегда не везет, ружье то и дело осекается, и Липкин оправдывается: «Оно только с пятого раза стреляет. Я теперь, как на охоту идти, дома четыре раза щелкну».

У меня нет особой роли, разве что я обычно развожу костер да еще курю трубку. Последнее тоже можно считать делом общественным, хотя бы потому, что Дроныч часто просит: «Старик, закури свою трубку. Люблю я смотреть, как сидишь ты возле костра и куришь трубку!»

Основной признак, по которому подбирается охотничья компания, — взаимное расположение. Группируется же она обязательно вокруг человека, обладающего, помимо личных достоинств, каким-нибудь транспортом. Лодкой, вельботом, вездеходом, трактором. Среди нас такой человек — Фетисов. Раньше работал он себе спокойно механиком на маленькой колхозной электростанции. Потом в поселке образовали коммунальное хозяйство, а Фетисова назначили директором. Ему же передали электростанцию. Теперь на комхозе лежала обязанность снабжать жителей поселка топливом, водой, электроэнергией, делать ремонт квартир, но у Фетисова в подчинении был пока только подслеповатый старик, бухгалтер, высланный из райцентра за строптивость. Да! Прилетел как-то самолет и сбросил на лагуну кучу мешков для комхоза, в которых оказались всевозможные бланки. Таким образом, были у Фетисова зловредный старик бухгалтер, бланки и вот этот трактор. Уэленцы — народ неприхотливый, сами привыкли долбить уголь, ездить на речку за льдом, латать жилища, сидеть с керосиновой лампой, когда нет электричества, и если кто требовал что-нибудь у директора комхоза, то в шутку. Но Фетисов свою несостоятельность очень переживал. Оттого-то и был он мрачен… Забегая вперед, скажу, что вскоре этот сравнительно недолгий, по северным понятиям, организационный период кончился, появились у Фетисова рабочие — кочегары, механики, электрики, а в навигацию сгрузили с парохода для комхоза новенькую водовозку и зачем-то еще цистерну с надписью «Пиво». Машину директор никому не доверял, сам ездил на речку, набирал воду и развозил по домам. Цистерна праздно стояла возле конторы как чье-то прозорливое предвидение отдаленного будущего, а иногда, особенно в банные дни, как бередящее душу напоминание. «Пивка бы сейчас, — говорили Фетисову. — Ты сбегай к своей бочке, нацеди…»

Но я отвлекаюсь, все эти подробности можно приводить бесконечно, и жизнь нашего поселка — целый роман.