Борис Василевский - Окна

Я хотел бы также подробно рассказать о моих учениках, да и вообще о поселке, но до другого раза, потому что это уже не относится к охоте на гусей у Инчоунской сопки. Сараев с Пантюхиным пробыли там еще целую ночь и вернулись наутро. Пантюхин пришел пустой, но это ничего не меняло: в ближайший выходной он снова отправится в тундру, выберет проталину и будет сидеть на ней в ожидании своего гуся. Сараев убил двух изящных черных казарок с клювом и лапами цвета темной золы и белым ошейничком. Все-таки и ему очень везло, и в нем была настоящая охотничья страсть. Во мне не было охотничьей страсти, но я ездил к Инчоунской сопке, потому что в ту весну прощался с Чукоткой.

Радист полярной станции Авдей сидел у окна, курил трубку и смотрел на лагуну. Примерно в начале мая га часть ее, что была ближе к сопке, начинала намокать. Ручьев еще не было видно, но вода сочилась под снегом. И вот в ложбине, где летом всегда брали воду, обозначалась на снегу темная полоса, а вскоре и ручей пробивался наружу, и в напряженную тишину белой ночи вплетался его звук, странный и какой-то легкомысленный после долгих месяцев всеобщего сурового молчания. Лед на лагуне приподнимало, он трескался, и вода проступала и разливалась поверх, образуя лужи, которые с каждым днем увеличивались, меняли очертания, соединялись проливами, так что лагуна начинала походить на громадную географическую карту. Но лед все стоял, потому что замыт был осенними штормами. Пилгын — пролив, соединяющий лагуну с морей. Иногда даже ездили расчищать его, и достаточно было прокопать маленькую канавку, а остальное вода делала сама, и через пару дней очищалась вся пятидесятиметровая полоса пролива, а вместе с водой, устремившейся в море, выходил постепенно и лед. И наступало лето.

Здесь, на Чукотке, где раздольно было только одному времени года, остальные три укладывались в чрезвычайно малый срок, и поэтому границы между ними были довольно неопределенны. Так, для себя Авдей считал, что если море открыто, а лед в лагуне стоит — это еще весна, но вот лед вышел — и теперь уже лето. Были и другие признаки, по которым можно было определять времена года, но не по месяцам. Вот и сейчас, в середине июня, лед на лагуне лежал сплошь и только лужи рябили под ветром и сверкали на солнце так, что даже из комнаты глядеть на них было невозможно без темных очков. Авдей так и сидел — в темных очках.

С сегодняшнего дня он был в отпуске и наслаждался долгожданным этим ощущением. Чемоданы его давно были уложены и стояли наготове — теперь ему оставалось только дождаться самолета. Жену с ребенком Авдей отправил на материк еще в апреле, а перед тем у него с Лилькой были долгие споры: улетать ей или нет.

— Вместо того чтобы торчать здесь, в сугробах, целых два месяца, вы можете все это время наслаждаться солнцем, теплом, травой, деревьями, фруктами и прочими благами, — начинал Авдей.

— Одной мне будет трудно с Масиным в дороге, — возражала жена.

— Тебя встретят. В Провидения — наши ребята; в Анадыре — Алик, в Магадане — Иванов. Ну, а в Москве-то родители вас точно встретят.

Жена молчала.

— Представляешь: ты пойдешь в парикмахерскую, сверкающую зеркалами, и сделаешь себе наконец нормальную прическу, а Масин каждый, день будет объедаться яблоками, апельсинами и всякими ананасами, и когда я приеду вы будете красивые, — румяные и загорелые…

— Нет, не дело это — ехать нам одним, — только и говорила Лилька. Против всех Авдеевых доводов у нее был один: раз они жили здесь все вместе почти три года — сначала вдвоем, а последний год уже втроем, — то и уезжать им надо вместе. Но она не умела объяснить это так убедительно, как Авдей, и ей было обидно, что он сам этого не понимает. И в один из солнечных апрельских дней, когда самолет сел прямо против их дома, на крепкий еще лед лагуны, она улетела, окончательно рассердившись на Авдея, закутав в одеяло Масина и наскоро пихнув в сумку его ползунки, пеленки и бутылочки.

Потом стали приходить короткие, полные скрытого упрека телеграммы: «Сижу Анадыре самолета не предвидится», «Прилетели Магадан мест гостинице нет ночуем аэропорту». И с каждой телеграммой Авдей раскаивался все больше и больше, пока наконец не получил из Москвы: «Долетели благополучно», — и тут же добавились слова: «Целуем ждем»…

Авдей выкурил трубку и набил другую, не потому, что хотел еще курить, а потому, что невозможно было сидеть и просто так смотреть в окно — без трубки созерцание было неполным. Он думал о том, что после отпуска они поедут на какую-нибудь другую полярку — в залив Креста, например, или на Четырехстолбовой, или даже на остров Врангеля — и он никогда больше не увидит и эту лагуну, и рыжий, в белых пятнах снега, бугор тундры, похожий сейчас на коровий бок, и замыкающую горизонт, наизусть известную линию сопок. И теперь он собирался проститься со всем этим, как следует, соблюсти ритуал, установившийся у него еще в те времена, когда зимовал он один. Дни на севере, и месяцы, и годы похожи один на другой и летят незаметно, но время стоит. Парадокс этот Авдей знал также по прежним зимовкам. Страгивается время только в самые последние дни перед отпуском, и в эти несколько дней укладываются все два с половиной года, что провел здесь. Особенно, если человек сидит вот так, один, и вспоминает. И среди всех приводимых жене столь разумных доводов умалчивал Авдей об одном, странном, но главном: он хотел остаться один. Остаться один, сходить еще в тундру и в сопки и обязательно на охоту в море. А если бы уезжали они все вместе, была бы сплошная трепка нервов, и спешка, и суета. Насмотрелся он, как уезжают семьями в отпуск… Все это был, конечно, эгоизм, и Авдей отдавал себе в этом отчет…

Но странно: оставшись один, чувствовал он какое-то томительное беспокойство. Не надо было долбить уголь, заботиться о тепле в доме, ехать в тундру, за льдом, стирать пеленки Масина, пока Лилька кормит его, а теперь, с отпуском, и на вахту идти не надо было — отвык он за три года ничего не делать. «Чем же заняться?» — подумал он. Зимой в таком случае можно было бы просто лечь спать, а теперь сбивал с толку этот свет: казалось, что до ночи еще очень далеко, между тем как был одиннадцатый час. Но Авдей не хотел идти в кают-компанию, где сейчас смотрели какой-нибудь старый фильм, или гоняли бильярд и чесали языки, и точно было известно, кто что скажет и кто что ответит. С Авдеем, например, давно уже говорили только об отпуске.

Недавно ребята заспорили, застанет он черемуху или нет.

— Черемуха, черемуха, — забормотал вдруг дядя Вася, механик. — Цветы, что ль, такие?

— Ягоды.

— Как же — ягоды? — продолжал сомневаться дядя Вася.

— Поется ведь: «Расцвела сирень-черемуха в саду…»