Борис Василевский - Окна

Самому мне, к сожалению, удалось пройти только краешком острова; могу сказать, что заповедник, в той мере, в какой он там существует, я видел, а остров — почти нет. Но я еще поеду туда, не намечая себе на этот раз никаких других, пунктов, и — поеду не писателем. Попрошусь, например, к орнитологам — считать яйца на гнездовье. И уж я найду, как управиться с песцами!.. Или к териологам — писать номера на боках медведей… Говорят, что это нужно успеть сделать за те минуты, пока обездвиженный медведь снова не пришел в себя. Ну, а я когда-то в юности работал маляром в вагонном депо и за два часа наловчился выкрашивать целиком большой четырехосный вагон! А что такое медведь, пусть даже белый, в сравнении с железнодорожным вагоном? По белому и красить-то легче…

…Набирая высоту, самолет мигом пересек равнину мыса Шмидта, и внизу также начали набирать высоту сопки: гряда первых невысоких холмов, пауза, долина, вторая гряда, повыше, опять долина, поглубже, третья гряда… и вот они пошли густой толпой на необозримом пространстве, остроконечные, остроспинные, с резкими косыми черными тенями при низком ночном солнце. Пик — провал… провал — пик… Наконец все закрылось облачностью, сплошной и гладкой, лишь иногда вспухающей белым конусом, — там, где подпирала ее снизу особенно вознесшаяся вершина…

Это уже закон какой-то, что в дальней дороге, примерно к середине ее, первоначальное ваше идиллическое намерение неторопливо путешествовать, созерцать, «обстоятельно знакомиться», сменяется ощущением, которое, я обозначил бы словечком чукотских шоферов — «гнать». И это вовсе не означает, например, мчаться из всех сил, поспешать куда-то на полной скорости, что, кстати, на здешних дорогах и невозможно. «Ну — погнали!» — помню, благодушно и со вкусом сказал мне один вездеходчик, и мы на долгие часы погрузились в монотонное и размеренное движение по тундре… «Гнать» — это попросту не стоять на месте, двигаться. И действительно: проделав первые пятнадцать — двадцать тысяч километров, потолкавшись в чукотских аэропортах, у касс и регистрационных стоек, послушав, как сквозь гул моторов одни рейсы отменяют, другие объявляют, понаблюдав, как народ прилетает, улетает, как пассажиры волнуются, нервничают, грустят и ликуют, сам невольно заражаешься этим всеобщим дорожным азартом, нетерпением, спешкой, сам, едва оказавшись в каком-нибудь месте и вместо того, чтобы рассмотреть его как следует, кидаешься узнавать, скоро ли я на чем можно будет лететь, ехать, плыть дальше … Есть у Бодлера прекрасно переведенное Мариной Цветаевой стихотворение «Плаванье» — следующие строчки из него, по-моему, очень хорошо передают это состояние:

Я люблю это стихотворение — и просто так, само по себе, и за то, что я, наверное, никогда не увижу помянутые в нем «лиловые моря в венце вечерней славы, морские города в тиаре из лучей», ни «кумиров с хоботами, с порфировых столпов взирающих на мир», ни «жен, выкрашенных в хну — до ноготка ноги…» — не увижу… хотя бы потому, что меня не влекут эти экзотические края, я езжу на Север… Кроме того, я понимаю, что вышеописанное состояние «глотания широт» — ощущение весьма обманчивое, поверхностное, это, так сказать, праздничный наряд Большой дороги, острый привкус дальней поездки, во время которой я всегда помню, что цель у меня есть, Сейчас, например, — попасть в Иультин, посмотреть Гору…

В Анадыре — уже почти как дома. На другое утро я зашел к начальнику аэровокзала и объяснил, что мне надо в Залив Креста и в Лаврентия. «Куда вперед будет борт, туда и отправьте», — попросил я, загадав при этом, что если мне везет, то Лаврентия и Уэлен останутся у меня напоследок. Рейс обещали после обеда — в Залив Креста. Я пока отправился в город. За те несколько лет, что я не видел его, он заметно изменился. Внизу, на берегу лимана, где была старая, деревянная его часть, появились многоэтажные дома. В стороне, на возвышении, где мне когда-то показывали строительную площадку с торчащими бетонными сваями, я сразу узнал известный по фотографиям анадырский Дворец пионеров. Перед новым зданием окружкома партии на доске Почета среди победителей в соцсоревновании я нашел знакомые мне Билибинскую атомную электростанцию и 3-ю оленеводческую бригаду совхоза им. Ленина, ту самую, где работал Николай Туресси… Пока я раздумывал, с чего начать: посмотреть ли Дворец пионеров, подняться к памятнику Первому Ревкому Чукотки или зайти в редакцию «Советской Чукотки», — некий голос шепнул мне, что неплохо бы все-таки позвонить в аэропорт. И не зря: диспетчер вдруг объявила, что самолет уже готовится, скоро будет посадка… Окружкомовская машина в минуту вернула меня к пристани, я прыгнул на отваливающий катер, на той стороне автобус еще не подошел, но, к счастью, подвернулась попутка, и в последний момент я успел к трапу. В самолете мой сосед сказал, что ожидал этого рейса пять дней. Значит, действительно везет!.. Через час мы приземлились в дальнем северном углу обширного Анадырского залива — в Заливе Креста. Некоторые сейчас полагают, что залив называется так потому, что в своем окончании, врезаясь в берега, делится на три бухты — крестообразно. Однако название заливу дал Витус Беринг в 1728 году — первого августа, то есть в день церковного праздника Креста…

На небольшом здании аэропорта лозунг: «Варат ынк’ зам партия — ы’ннаны!» — что в переводе с чукотского означает «Народ и партия — едины!» В нескольких километрах, на берегу бухты — поселок Эгвекинот, административный центр Иультинского района, одного из самых крупных и экономически развитых районов Чукотки. Расстояние от Магадана — 1810 км. От Москвы — более двенадцати тысяч… По внешнему виду поселок очень напоминает другой, еще более отдаленный порт на этом же берегу, — Провидения: та же зажатость между сопками и бухтой, та же вынужденная вытянутость — единственная и длинная главная улица и очень короткие боковые. Горы здесь, — можно сказать, «теснят и нависают»: огромные, черные, с проступающей местами слабой прозеленью мхов, с острыми, несглаженными вершинами. И на противоположной стороне бухты — такие же. Да и по-чукотски это место называлась Эрвыкыннот — острая, жесткая земля… Ну, а по сути, по истории происхождения, по назначению своему — быть исходной точкой продвижения в глубь материка, к открытому месторождению, — Эгвекинот схож с Магаданом, в меньших, конечно, масштабах. Город Магадан возник благодаря Колыме. Гидрограф И. Ф. Молодых, изучавший район Колымы, одновременно с Ю. А. Билибиным, но с точки зрения транспортно-дорожного ее освоения, пришел к выводу, что в бухте Нагаева надо строить морской порт и от него прокладывать трассу, «При постройке шоссированной дороги в 375 км от морского порта (бухта Нагаева)… этот район окажется в лучшем положении в вопросах снабжения, нежели большинство других золотопромышленных районов», — совершенно справедливо писал он в 1930 году, разве что дорога оказалась впоследствии длиннее, гораздо длиннее… А поселок Эгвекинот образовался из-за того, что летом 37-го года геолог В. Миляев, в довольно мрачноватой долине, затерянной в глубине Чукотки, нашел у подножья горы большие кристаллы касситерита и вольфрама. Он обошел вокруг горы, поднимался на ее склоны и повсюду, прямо на поверхности, натыкался на эти кристаллы. Так было открыто, весьма перспективное Иультинское оловянно-вольфрамовое месторождение.