Шамиль Бикчурин - Твердая порода

— Постой-ка, ровесник, объяснимся! — всполошился Сабирзян, но Галлям и слушать его не стал. Портной торопливо выбежал за ним и крикнул вслед:

— Ну, тогда пусть сын на примерку сейчас же придет!

Галлям вернулся от Сабирзяна мрачнее тучи. В доме — обычная тишина и пустота. Не пришел еще с работы и будущий солдат! Ах, сынок! Даже перед самым отъездом на службу в последние дни старается для колхоза. Шофер. До темноты возит на станцию картошку меньшой Галляма. Единственный из трех сыновей уцелел. Галлям потерял и жену, и детей, и вот теперь остается в доме совершенно один…

Не выдержав гнетущей тишины, Галлям подошел к окну и закурил, наблюдая, как облетает с черемухи последний лист. Осень. Испокон веков люди ждали осени. Весной восхищались, лето хвалили, однако осень ждали с нетерпением и надеждами. Не потому, что она имеет свойственную только ей красоту, а потому, что осень приносила в дом достаток и покой. Человек всегда надеялся на осень, хлебную, яблочную пору года. Осенью сватали девушек, играли свадьбы, осенью открывались ярмарки, шумели базары.

В старые времена, как всюду, в Язтургае тоже с нетерпением ждали осени. Бедняки надеялись собрать урожай со своих крошечных наделов, а если надежды не оправдывались, с мешком уходили нищенствовать или разъезжались по дальним краям в поисках нигде не существующего счастья…

Через каждый оборот Земли вокруг Солнца, хотели этого люди или не хотели, приходила осень. Наступала раньше или позже, приходила и с урожаем и с голодом, свадебными тройками и повальным холерным мором, рожденьем детей и кровопролитной войной. И люди по-прежнему ждут осени, она остается надеждой, думой и мечтой простого люда.

Ни одна осень Галляма не была похожа на другую. Как обычно, желтели листья, жухли травы, дули пронизывающие ветры, лили холодные дожди, однако жизнь менялась от осени к осени, и все они были разными.

Галлям помнит осень, когда кулаки попрятали хлеб и оставили Россию голодной. А потом он зорил это кулачье и создавал первую в округе сельскохозяйственную артель. И, считай, никто тогда в Язтургае не верил в новое, а он верил. Верил! Запомнилась и первая колхозная осень, когда они всей деревней провели праздник урожая. А осень первых тракторов, вспахавших под зябь большой целинный клин!

Род Галлямовых никогда не забудет грозную осень сорок первого, полную горя и слез. Галлямовы видели и сожженные села, и поникшие колосья сиротливых полей, и мать-землю, изуродованную снарядами и бомбами. Сколько осеней народ не наедался! Весь собранный хлеб, часто до последнего зерна, отдавал солдатам и рабочим, чтоб скорей пришла победа.

И она пришла. Однако народ пережил еще много осеней с пустующими амбарами, с истощенными лошадьми, с полуголодными ребятишками. Хлеб несли в мешках, везли на тележках, отправляли на машинах и на подводах. И если б не жмых, не спасительница-картошка!.. Люди жили надеждами и верой в обильную, хлебную, счастливую осень. Нет, никто не поймет послевоенного колхозного председателя, если сам не побывал в его шкуре…

Наконец наступила долгожданная золотая осень. Земля расщедрилась на урожай, отдала обильные соки тем, кто годами грел ее своей душевной теплотой, тратил на нее свою силу. Хлеборобы собрали с полей богатую жатву, в каждом доме стол ломился от снеди. Впервые за послевоенные годы язтургайский колхоз перевыполнил план сдачи хлеба государству.

В этот же год на колхозной земле поднялась первая нефтяная вышка. Этой же осенью разведчики нефти впервые осветили улицы Язтургая электрическим светом. И этот-то год, и эта-то осень обернулись для Галляма полным одиночеством! Весной он лишился жены, прожившей с ним рядом всю жизнь, а сейчас последнего его сына берут в армию…

За сына Галлям не беспокоится. Наоборот — гордится им! Так должно быть. Настоящий мужчина обязан послужить, выполнить свой долг и почетную обязанность. Их род — испокон веков солдатский род. Солдатами были его дед и отец, солдатом был он сам, солдатами стали три его сына…

И вот по существу самовольный уход сына Сабирзяна из колхоза на нефтяную работу, а теперь отсрочка по призыву в армию — вывели из равновесия Галляма. А еще и то, что вместе с клубом, сельсоветом, правлением, медпунктом осветился и дом Сабирзяна на далеком верхнем конце. «Умеют же некоторые жить на свете!» — Галлям не выдержал, решил посмотреть свое освещенное село, по-прежнему сетуя на несправедливость жизни.

На улице ему показалось, будто во дворе фермы сваливают трубы. Не поверил. Побежал туда и убедился: да, лежит целый штабель хороших длинных труб.

— Этот мастер, оказывается, умеет держать слово, — вслух подумал он. — Уважаю! Значит, завтра же начнем проводить воду на ферму…

С удивлением Галлям отметил, что в его душе не осталось ни капли злобы на буровиков, будто смыло все чистыми струями Сагындыка. И даже бунт из-за Сабирзяна, его сына и электрического света в их доме показался недостойным внимания пустяком.

На обратном пути он решил зайти к Фариде. Вот уже сколько месяцев Галлям заглядывается на Фариду, сноху Утки-Давлетбая. Муж погиб, женщина одна с ребенком. Красивая, трудолюбивая. Только очень уж молодая. Слишком. Если сделать ей предложение, не станет ли она смеяться: дескать, чего тебе от меня надо, дед? Говорят, что с мужчинами она держит себя строго. Не проводит ли Галляма кочергой? Ну ладно, что будет, то будет, а попытаться нужно. Не следует ходить холостяком, когда тебе едва минуло пятьдесят, несолидно. Да и тоскливо одному. Скажу, что на днях сын уезжает в армию, а дом большой, просторный, давай жить вместе… Нет, так не пойдет: «Давай жить вместе». Только в общежитии вместе живут. Надо сказать: «Будь моей женой, Фарида, дочку я обижать не буду, выращу, как свою собственную…» Вот как нужно сказать.

Галлям медленно повернул к переулку и направился в его конец, к речке.

Вдруг он увидел в окне Фариды электрический свет и остановился.

— Что это? Неужели и в такой конуре буровики остановились?

На цыпочках подошел к окну. С одной стороны была неплотно задернута занавеска, и он увидел сияющее улыбкой лицо Фариды. Она сидела за столом и пила чай. С кем это она пьет чай и кому улыбается?

Но как Галлям ни старался, кроме раскрасневшегося лица Фариды, он ничего не увидел. «С чего же это баба так цветет? Почему растянула рот до ушей?»

Осторожно ступая, будто вор, Галлям приблизился к воротам. Сердце его не выдержало, начало громко и гулко стучать. Ты смотри-ка, проклятое, бесится, словно горячий скакун!.. Сердце Галляма напомнило ему молодые годы, когда вот так же украдкой следил он за своей Минлебикой. Смотри, и спустя двадцать пять лет сердце так бьется! Нет, оказывается, Галлям еще не постарел…