Франц Таурин - На Лене-реке

Так он и сказал секретарю: сослался на конвейер. Но так как, убеждая секретаря в необходимости завершить работы по осуществлению новаторской идеи Саргыланы Ынныхаровой, сам он все время помнил о том сокровенном, говорить о котором он не мог никому, то доводы его прозвучали неубедительно.

— Честно признаться, я вас не понимаю, — сказал секретарь, — возражения ваши неосновательны. Не требую от вас сейчас окончательного решения. Подумайте. Завтра дадите ответ, — и, положив руку на плечо Андрея, уже не официально, а по-товарищески сказал: — Надо ехать, Андрей Николаевич. Ей-богу, от души советую. Не каждый день такая возможность.

В середине дня Андрею позвонили из приемной Еремеева.

— Василий Егорович просит вас зайти сегодня.

— В какое время?

— Время он не назначил. Он сказал, как вам удобнее.

— Но как же, — замялся Андрей, — он может быть занят, я помешаю. Назначьте, пожалуйста, определенный час.

— Заходите в любое время, до восьми вечера. На дом: Василий Егорович болен, но вас просил зайти.

Андрей немного подумал и сказал:

— Передайте Василию Егоровичу, буду в шесть часов.

Уже положив трубку, Андрей вспомнил, что сегодня вечером доклад Саргыланы на техническом кружке. Неизвестно, сколько времени задержится он у Еремеева. Может быть, Еремеев даст какое-нибудь срочное задание.

Андрей позвонил Парамоновой и попросил перенести занятие технического кружка на следующий вечер.

Ровно в шесть Андрей был у Еремеева.

Дверь ему открыла невысокая пожилая женщина. У нее были слегка выдающиеся скулы и скошенный разрез глаз, но сами глаза были не черные, как у большинства якутских женщин, а синие. Андрей вспомнил, что ему говорили, Еремеев женат на дочери политического ссыльного, погибшего во время гражданской войны на севере Якутии.

Елизавета Юрьевна, так звали жену Еремеева, провела Андрея в небольшую, просто, но со вкусом обставленную гостиную, пригласила его сесть и сказала:

— Придется вам немного обождать, Василий Егорович рассчитывал освободиться до шести. Он ждал вас. Что-то у него затянулась беседа с товарищем.

— И это называется «болеть», — улыбнулся Андрей.

— Не говорите, — вздохнула Елизавета Юрьевна. — Был врач, уложил в постель, да куда там. Полежал с полчаса и говорит: «Нет, так со скуки я и на самом деле заболею». А то, что у него сейчас, он, видите ли, за болезнь не считает. Ну, и встал. И сразу за телефон: «Маша!» Это у него в приемной девушка сидит. Да вы, наверное, знаете, она давно в обкоме работает. «Пригласите ко мне того, другого, третьего». Я было на него напустилась. А он: «Лизанька, — говорит, — как ты не понимаешь? Ведь у меня сегодня ни одного заседания. Самый удобный случай с людьми побеседовать». Ну я и отступилась.

— Может быть, мне лучше в другое время зайти?

— Что вы, что вы, — всполошилась Елизавета Юрьевна. — Ждет вас. Узнает, что были, да ушли, обоим нам достанется. Я и сама вижу, — она улыбнулась, — когда он на людях, ему и болеть легче.

Она встала, подошла к книжному шкафу, достала стопку журналов и положила их перед Андреем.

— Поскучайте немного за журналами. А меня, пожалуйста, извините. У меня контрольная вчера в классе была, еще целая кипа тетрадей не проверена. А завтра надо оценки выставлять.

Она села за маленький столик в углу комнаты, надела очки, придавшие ее простому и доброму лицу строгий вид, и углубилась в проверку тетрадей.

Андрей перелистал несколько журналов и еще раз внимательно оглядел комнату. Его удивило обилие картин, развешанных по стенам. Андрей не был знатоком живописи, но все же почувствовал, что картины — в большинстве своем якутские пейзажи — писаны одной рукой.

Картины ему понравились, особенно одна, изображавшая ледоход на Лене. Художнику удалось ощутимо передать стремительность движения ледяного потока.

Андрей поднялся и подошел ближе, желая узнать имя художника. В углу картины легкими мелкими штрихами было обозначено: «Е. Ерем.».

Андрей оглянулся на сидящую за тетрадями Елизавету Юрьевну. Неужели это она?

Она заметила его взгляд.

— Заинтересовались картинами? А ведь, верно, не плохо? — спросила Елизавета Юрьевна.

«Нет, не она», — понял Андрей и спросил:

— Кто писал эти картины?

— Катя. Племянница Василия Егоровича. Учится в художественном училище. В этом году кончает. Мне очень нравятся ее работы. Я говорю «талант», а Василий Егорович сердится: «Не перехваливай, не кружи девке голову».

Елизавета Юрьевна хотела еще что-то сказать, но в это время дверь, ведущая в кабинет Еремеева, раскрылась и оттуда вышел учтиво улыбающийся Джерготов.

Проводив Джерготова, Елизавета Юрьевна прошла в кабинет и тут же вернулась.

— Заходите, пожалуйста, — пригласила она Андрея.

Еремеев стоял посреди комнаты в длинном стеганом полосатом халате.

— Пришлось тебе поскучать, извини, пожалуйста.

— Я любовался картинами, — сказал Андрей.

— Картинами, — с удовольствием повторил Еремеев. — А славно нарисовано, — он покосился на дверь. — Не услыхала бы Елизавета Юрьевна, а то совсем захвалит девку. А перехвалить всегда хуже, чем недохвалить. Не так ли, директор?

Еремеев был в хорошем настроении.

— Догадался, зачем потревожил тебя?

— Нет, — ответил Андрей.

— Как же так! Должен знать, раз начальство вызывает, значит ругать будет.

— Так ведь не знаю еще, за что, — улыбнулся Андрей.

— Знаешь. Четыре места на всю областную партийную организацию выделили. Два отдали городу, притом одно специально для тебя. Сам за тебя ходатайствовал на бюро. А ты что? «Не же-ла-ю», — Еремеев произнес это слово врастяжку, по слогам и строго посмотрел на Андрея.

— Василий Егорович, — начал Андрей.

— Что «Василий Егорович», оправдываться будешь?

— …Прошу выслушать меня. Я сам об этом не один год мечтаю. Но вот все так сложилось.

И Андрей снова рассказал о веселом конвейере. Еремеев с большим интересом выслушал Андрея, по когда тот кончил, спросил:

— И это все?

Андрей почувствовал, что от Еремеева, как от отца, нельзя ничего скрывать. Он достал письмо Ольги, оно всегда было при нем, и подал его Еремееву. Василий Егорович прочитал письмо и внимательным, потеплевшим взглядом посмотрел на Андрея.

— Я написал «приезжай», а сам уеду. Видите, как все сложилось.

Еремеев поднялся из кресла, прошелся несколько раз по комнате, подошел к столу, достал из ящика папиросы, предложил Андрею, сам закурил и сказал:

— Был у меня сегодня разговор о тебе. С твоим начальником управления. Раскипятился, как чайник на углях. «Не могу отпустить! Завод! Программа!»

Ну, с тем проще было разговаривать. Пришлось приказать. А вот с тобой… сложнее. Тебе приказывать не буду. Выслушай мой совет. О заводских делах говорить не хочу. Тут все ясно. На заводе ты нужен. Знаем тебе цену как работнику. Но учить надо работников, а не бездельников. Это тоже ясно… О делах личных… — он снова внимательно посмотрел на Андрея, — тут можно кое-что переменить. Ты поедешь к ней, а не она к тебе. Чем это хуже?