Франц Таурин - На Лене-реке

— Был.

— А теперь скисла. Почему отступилась? Замах был хороший, дельный.

Саргылана ничего не отвечала. Трудно было сразу признаться, что и тут помехою размолвка с Федей.

Но Таня очень хорошо поняла ее вынужденное молчание.

— Хотела я свести вас вместе и стукнуть лбами, но думаю, без меня разберетесь. Дело это не мое, а ваше. А я даю вам обоим задание: подготовить вопрос о конвейере к занятию технического кружка. Надо привлечь к этому всех наших рационализаторов и изобретателей. Феде сама скажу. Понятно задание?

— Понятно.

— Можешь идти. И помни, что ты комсомолка, а не кисейная барышня.

После ухода Саргыланы Таня задумалась: «Вот это разговор по душам! Кажется, слишком строго… Но это на пользу. А вот с Федькой я не так поговорю. Я ему покажу страданье!»

Основное достоинство конвейера — строгий и точный, заданный заранее ритм работы, с течением времени, по мере того как все большее число рабочих осваивало, а затем и перекрывало технические нормы, — превращалось в свою противоположность.

Конвейер, прежде помогавший повышать производительность труда, теперь стал ее задерживать.

Как же все-таки приспособить принудительный ритм конвейера к индивидуальным способностям отдельных рабочих?

Как устранить это кажущееся неразрешимым противоречие?

Это была задача, над которой стоило поломать голову.

Федя получил от Тани комсомольское поручение — помогать Саргылане в разработке вопроса о новом конвейере.

Вначале задание показалось ему неосуществимым.

Если бы это поручила ему не Таня, а кто-либо другой, он бы, вероятно, наотрез отказался. Как истый механизатор, он был ярым поклонником конвейера. И неудивительно, из десятков машин, стройными рядами выстроившихся вдоль ленты потока, ни одна не миновала его рук. Каждая собиралась, устанавливалась, опробовалась при его деятельном участии. Он тщательно следил за ними, каждый день обходя поток, заботливо прислушивался к ритму работы каждой машины, безошибочно, по звуку, определяя их состояние.

Федя знал, что каждая машина, попав в конвейерный ряд и включившись в единый организованный ритм, наиболее полно проявляет свою техническую мощность, свои производственные возможности. Он на опыте убедился, что в организованном потоке конвейера творческий труд рабочего вознаграждается наиболее высокими результатами. С переходом на конвейер во всех цехах появились новые производственные рекорды, оставившие далеко позади то, что еще вчера считалось выдающимся достижением.

Разве не конвейер помог Саргылане за короткий срок стать ведущей стахановкой на заводе? И попытка Саргыланы сломать этот четко работающий поток — а именно так понимал он стремление Саргыланы — казалась ему черной неблагодарностью.

Поэтому, выслушав Таню, Федя не удержался от возражения.

— Ничего не выйдет, Татьяна Петровна, — убеждал он. — Какой это будет поток! Один делает больше, другой меньше. Загубим конвейер — и все.

Нет, совсем не по душе было ему комсомольское поручение.

Но так как его также тяготила размолвка с Саргыланой, то возможность встречаться с ней, не поступившись собственной гордостью, конечно, обрадовала его.

Саргылана быстро заметила, что идея преобразования конвейера не захватила Федю, хотя он добросовестно помогал ей. Это ее огорчило. Но зато, поняв, что Федя не меньше ее стремился к примирению, она постаралась скрыть, как ей хочется поспешить ему навстречу.

Что ж, может быть, она и правильно поступала, применяя эту маленькую и безобидную хитрость.

В первый же вечер между ними произошел жаркий спор.

Получив задание от Тани, Федя подошел к Саргылане и подчеркнуто небрежно сказал:

— Татьяна Петровна послала меня разобраться с твоим предложением.

— Разобраться? — Саргылана широко раскрыла глаза, так что кончики длинных загнутых ресниц коснулись густых бровей. — Разбираться пока еще не в чем. Надо помочь. Ты, Федя, собирал конвейер. Хорошо знаешь его работу. Если захочешь, сможешь помочь, — сказала Саргылана просто, как бы не замечая вызывающего Фединого тона.

— Мне поручили, значит обязан помочь.

— Обязан, потому что поручили? А сам бы ты не решился помочь? — грустно улыбнулась Саргылана.

Федя ничего не ответил.

— Приходи вечером ко мне, — сказала Саргылана, — поговорим, как будем выполнять поручение Татьяны Петровны.

— Когда? — быстро спросил Федя и сам почувствовал, что тон его был далеко не безразличным.

— Приходи пораньше, часов в семь.

Федя кивнул и поскорее отошел: как бы Саргылана не заметила, что обрадовался.

После работы Федя забежал в промтоварный магазин и купил там ярчайший из всех ярких галстуков, украшавших витрину.

Дома Федя принарядился: надел праздничный темно-синий костюм, новый галстук и заглянул в парикмахерскую. Смешливая девушка, старательно скрывая улыбку, добросовестно выбрила Федин подбородок, хотя брить было решительно нечего — борода упорно не росла. Ровно за пять минут до назначенного срока Федя постучался в дверь квартиры Егора Ивановича.

В верхнем кармане пиджака, откуда выглядывал старательно сложенный цветной платочек, лежали два билета в кино на третий сеанс. «Не целый же вечер будем разговаривать о конвейере».

К искреннему огорчению Феди, дверь ему открыл Егор Иванович. Хотя Федя, как и все на заводе, любил и уважал старика, сегодня он предпочел бы не застать его дома.

— Ну что ж, заходи, если здороваться не хочешь, — пошутил Егор Иванович.

Вконец смутившийся Федя пробормотал запоздалое приветствие и вошел в переднюю. Он всего раз был у Егора Ивановича и то очень давно, еще до приезда Саргыланы из колхоза. Готовясь к встрече племянницы, Егор Иванович купил мебель, чтобы обставить комнату Саргыланы; Федя помогал вносить и расставлять мебель.

Хотя и было это почти год тому назад, Федя заметил, как изменилась квартира Егора Ивановича. Умывальник, раньше висевший на виду, теперь был задернут занавеской. В кухне вдоль стен протянулись ровные крашеные полочки, за стеклянной дверью массивного буфета красовалась аккуратно расставленная посуда. Еще больше удивился Федя, когда вошел в комнату Егора Ивановича. На окнах тюлевые занавески, красивая, низко свисающая скатерть на круглом столе, расшитые якутским узором подушки на диване, обтянутом белым чехлом.

Такое убранство Феде приходилось видеть только в квартире директора, когда еще Андрей Николаевич жил не один, как сейчас, а с матерью. После того как в последний год войны Клавдия Васильевна уехала к дочери, облик квартиры постепенно изменялся.

Саргылана, услышав шаги, вышла из своей комнаты и с удовольствием отметила нарядный вид Феди, хотя едва удержалась от замечания по поводу потрясающего галстука.