Франц Таурин - На Лене-реке

— А вы? — спросил Григорий Евсеевич.

— Схожу посмотрю, как с покосами. Все ли застоговали. И какой урожай нынче.

— Может, вам чайку сообразить? — спросил Сеня.

— Спасибо, не надо. Я не скоро вернусь.

— Да мы все равно чай варить будем, — возразил Сеня, и, уже удаляясь, Андрей услышал треск разламываемых сучьев. Сеня раскладывал костер.

Андрей пересекал остров напрямик, стремясь выйти к обрыву над рекой. Куща деревьев, сохранившаяся в залитой водою лощине, скрывала от него берег реки. Он шел и волновался: уцелела ли старая ветла? И, досадуя на преградившую путь лощину, он ускорил шаги, огибая ее и торопясь к берегу. На пути ему попалась полоска некошеной травы. Видимо, высокий пень помешал пройти сенокосилке.

«Надо сказать, чтобы вручную обкашивали», — подумал Андрей и заметил, что голенища сапог у него заблестели, смоченные обильной росой.

«Роса. Это хорошо. Завтра опять вёдро будет».

Старая ветла по-прежнему высилась над обрывом. Она даже приблизилась к его краю. Река год за годом смывала кромку берега, и Андрей с грустью подумал, что через несколько лет подмоет и старую ветлу. А может быть, скрепляя густой сетью своих длинных переплетающихся корней взрастившую ее почву, она сбережет родной кусок земли и выстоит.

Андрею очень хотелось, чтобы было так.

За рекой, над волнистой грядой гор, заиграли первые проблески зари.

«Вот уже и утро. Коротка летняя приленская ночь, — думал Андрей. — Посижу до восхода и пойду посмотрю покосы. Что-то сейчас делает Оля? — он посмотрел на часы. — Два часа. В Москве восемь вечера. Может быть, в театре или парке, она ведь живет в Сокольниках, совсем близко от парка. А может быть, она собирается в дальнюю дорогу, в Приленск. Он ведь послал, вопреки совету Еремеева, не телеграмму — в телеграмме всего не скажешь, — а письмо. А вдруг… — и Андрей почувствовал, как у него заныло сердце, — вдруг она не получила письмо, ну мало ли какие бывают случаи, и уже едет сюда? Как он всегда желал этого, а теперь… Приедет. Его нет. Может плохо подумать о нем… Эх, трудная у тебя любовь, Андрюша!»

Из-за гребня горы брызнули первые лучи солнца. Все кругом повеселело. Радостнее зашептались узкие длинные листья старой ветлы. И у Андрея на душе посветлело.

«Не подумает она обо мне плохо. Да она еще и не выехала. А телеграмму я ей пошлю сегодня же».

Он повернулся, оглядел еще раз старую ветлу, ласково провел ладонью по ее шершавой морщинистой коре и медленно пошел по берегу к видневшимся вдали стогам.

Неподалеку от стогов стояла наполовину врытая в береговой откос землянка — сторожка бакенщика. Проходя мимо нее, Андрей услышал доносившиеся оттуда голоса.

«Еще кто-то не спит в такую рань», — подумал Андрей.

Если бы Андрей прислушался, то узнал бы много интересного. Но он прошел мимо.

Стога порадовали Андрея. Сено сметали вовремя, не дав ему зажелтеть в копнах. Андрей просунул руку в глубь стога и вытянул клок сена. Сено было сухое, пахучее, зеленое. И урожай отличный. Всегда на этом острове ставили пять-шесть стогов. Сейчас стояло восемь.

«Не придется зимой Татьяне бедовать из-за сена», — с удовлетворением подумал Андрей и пошел обратно к месту стоянки катера.

До землянки бакенщика осталось около сотни метров, когда дверь ее открылась и вышел человек. Завидев приближающегося Андрея, он быстро спустился к воде, столкнул в реку выдернутую до половины на берег легкую тесовую лодочку, вскочил в нее и, стоя, ловко орудуя длинным двухлопастным веслом, погнал лодку поперек течения. Лицо его Андрей не разглядел, но приземистая коренастая фигура показалась Андрею удивительно знакомой. Но кого ему напоминал этот человек, он так и не смог догадаться.

Когда Андрей поравнялся с землянкой, дверь снова открылась и на пороге показался бакенщик, седой старик якут с редкой совсем белой бородой и коричневым обветренным лицом. При виде незнакомого человека старик прежде всего бросил беспокойный, как показалось Андрею, взгляд на пересекающего реку и потом уже поздоровался с подошедшим.

Андрей ответил на приветствие, угостил старика папироской и, когда оба закурили, спросил, небрежно махнув рукой в сторону удалявшейся лодки:

— Куда так рано?

— В колхоз, за хлебом поехал, — ответил старик.

— А кто такой? — спросил Андрей и тут же подумал, что не совсем вежливо быть таким любопытным.

Но старик кротко ответил:

— Городской. Рыбу ловить ко мне ездит.

— Хорошо ловится? — спросил Андрей, чтобы чем-то закончить разговор.

— Плохо, — вздохнул старик, — вода большая.

Андрей постоял еще немного, попрощался с бакенщиком и пошел дальше. Огибая землянку, он заметил валявшуюся на траве пустую, но еще свежую, темно-зеленую коробку из-под папирос «Люкс».

«Видать, рыбак обстоятельный к тебе ездит», — заключил Андрей и вновь безуспешно попытался вспомнить, кого ему напомнила коренастая фигура незнакомца.

У Андрея была цепкая память, и в другое время, наверное, вспомнил бы, но в эту ночь у него было о чем думать, заботиться и мечтать…

Поравнявшись с заветной ветлой, Андрей помахал ей рукой и весело крикнул:

— В следующий раз навещу тебя вместе с нею. Слышишь?

Самолет, разворачиваясь на посадку, лег на левое крыло, и земля со всем, что было на ней: ленточкой железной дороги, полосой пригородных лесов, окаймлявших ее, и разбросанными среди них дачками — встала дыбом. Маленький, словно игрушечный, паровозик, выбрасывая из трубы аккуратные клубочки дыма, тянул за собой по вздыбившейся земле цепочку зеленых вагонов.

— Быково, — сказал сосед, — заглядывая в окно через плечо Андрея. — Нам повезло. С Внуковского аэродрома трястись на автобусе, а здесь электричка.

Андрей с недоумением посмотрел на часы — половина седьмого. Он внимательно всмотрелся в секундную стрелку — может быть, часы стоят с утра. Нет, часы шли. Но он был так погружен в свои неотступно тревожившие его мысли, что не заметил, как прошли пять часов полета Свердловск — Москва.

Половина седьмого… Через час он будет в Москве, на Казанском вокзале, еще через полчаса в Сокольниках… В восемь он увидит ее… Увидит…

В самой возможности этого заключалось необыкновенное. За пять лет, прошедших с того дня, как он проводил взглядом большой белый двухпалубный пароход, увозивший ее вверх по великой сибирской реке, сотни — нет, какое сотни — тысячи, многие тысячи раз думал он о минуте встречи. Всем существом стремился он навстречу этой минуте, но всегда это было только мечтой, которая и могла сбыться, но уверенным в осуществлении которой нельзя было быть. Это была спасительная мечта, она помогала ему жить и работать: но только мечта… Теперь она сбывалась.