Франц Таурин - На Лене-реке

Егорка берет ведро, убегает и быстро возвращается.

Дед Захар жадно выпивает два ковша, вытирает рукавом жидкую бороду и спрашивает:

— Большой перемет перебирал?

— Перебирал. Большого осетра снял. Вот такого, — с гордостью развел Егорка руками и тут же нахмурился, — а золотозубый его взял. Уху варит.

Егорка знает, что золотозубый не платит. Оттого вдвое обидно, что именно он съест осетра.

— Большой перемет не смотри, — говорит дед, — спутать можешь.

Егорка хочет возразить, но, зная, что дед возражений не терпит, только обиженно хмурится.

— Дедушка, он ждет, — напоминает Егорка.

— Скажи, болеет дед, — отвечает, наконец, старик, — болеет, не встает.

— Рыбу в подполье положить? — спрашивает Егорка, оборачиваясь с порога.

— Оставь в сенях, уху варить буду, — отвечает дед.

Егорка уходит.

Дед Захар долго лежит. По тому, что он кряхтит и кашляет чаще обычного, видно: дед недоволен.

— Опять притащился, — ворчит он себе под нос, — чего надо? Кого опять прятать? Или еще что. Прогнать бы раз, чтобы не ходил больше… да где уж там!

Дед Захар безнадежно машет рукой и, спохватившись, что уже надвигается вечер, слезает с печи и принимается чистить рыбу.

Уха уже почти готова, когда в сенях раздаются шаги. Дверь приоткрывается, и кто-то из темноты спрашивает:

— Захар, ты один?

Дед Захар узнает по голосу золотозубого.

— Один, — отвечает старик и, забывая, что из темных сеней его видно, досадливо машет рукой.

— Погаси свет! — уже строго, тоном приказа говорит пришелец.

Дед Захар подходит к висящей в простенке лампе-семилинейке и задувает ее.

Дальнейший разговор происходит в темноте. Старик стоит около печки. Человек, которого Егорка и старик называют золотозубым, проходит в избу и садится на лавку в простенке между окон.

— На старости лет брехать научился? — строго говорит он. — Почему не пришел?

Старик ничего не отвечает.

— Пришлось через весь остров тащиться, на глазах у людей протоку переплывать, — выговаривает незнакомец, — а в деревне есть люди, в лицо меня знают. Подумал ты об этом, козлиная борода?

Старик по-прежнему молчит.

— Слушай внимательно, — уже спокойным тоном говорит незнакомец. — Завтра к тебе придет человек. Встретишь и спрячешь его.

— Не буду больше! Не хочу никого прятать! — тихо говорит дед Захар, тихо потому, что страшно ему возражать золотозубому.

— Не будешь! Не хочешь! — почти нараспев произносит незнакомец и смеется мелким сдавленным смешком. — Кто это говорит? — спрашивает он кротко, почти ласково, — Бакенщик Захар Шепелев. Не-ет! — цедит он сквозь зубы, и голос его срывается на зловещее шипенье. — Это говорит старый бандит Захар Шепелев, который расстреливал из засады отряд Каландарашвили, вешал семьи красных партизан…

— Не вешал я никого, — говорит старик дрожащим голосом.

— …сжигал деревни, — продолжает, не слушая его, незнакомец, — а теперь он стал бакенщиком и хочет забыть про бандита… В какое время приходить человеку? — сухо и брезгливо спрашивает он.

— Вечером пусть приходит, — тихо отвечает старик.

— Зачем?

— За ягодами. Много сейчас из города ягодников ходит.

— Можно… На Медвежьем работает сейчас изыскательская партия. Видел я, твой Егорка около них трется. Этого человека тоже туда пристроишь. Понял?

— Понял.

— Пока все. Ухожу. А слова мои не забывай… бакенщик Захар Шепелев!

Высокий, плечистый мужчина с густой, коротко остриженной черной бородой, в брезентовом плаще, с «Сидором» за плечами постучался в окно крайней хаты.

Из окна выглянула молодая женщина.

— Захар Шепелев здесь живет? — спросил чернобородый.

— Последняя изба с того краю, — ответила женщина и, взглянув на красивое лицо прохожего, сочувственно добавила: — Только, поди, не застанете его вы. Летом-то он все на острове. Бакенщик он.

Но чернобородый, не обратив внимания на предостережение женщины, поблагодарил ее кивком и быстрым легким шагом направился к хате Шепелева.

«Надо быть, городской, — подумала женщина, проводив его взглядом. — Зачем это он? Неужели по ягоды?» — и ей даже обидно стало, что в горячую страдную пору такой могучий мужчина занялся детской забавой.

А прохожий, проворно шагая вдоль единственной улицы деревни, в это время уже подходил к Захаровой хате. Увидав на крыльце высокого старика с тощей сивой бородой, он понял, что это и есть Захар Шепелев.

— Привет, папаша! — сказал чернобородый. — Переночевать место найдется?

— Кто такой? — строго спросил старик.

— Городской. По ягоду к вам собрался, — он весело оскалил зубы. — А какая у вас ягода произрастает, про то вам лучше знать, папаша.

— Заходи в избу, — сухо пригласил старик, не отвечая на шутку. Веселье гостя показалось ему неуместным, а обращение «папаша» — недостаточно почтительным.

В избе они пробыли недолго. Дед Захар торопился на остров, гость — тоже.

— Насчет погрести, — с готовностью откликнулся гость, когда старик взглядом указал ему на весла, — с полным нашим удовольствием! Вы увидите, папаша, высокий морской класс. Максим Щелчков — краса и гордость северных морей.

Греб он в самом деле легко, словно играючи. Но так как и в лодке он не умолкал ни на минуту, то даже отличная гребля не возвысила его в глазах деда Захара.

Не сразу понял старик, что навязчивая разговорчивость Максимки — как он окрестил про себя чернобородого — не пустая болтовня. Не проплыли и половины пути, как Максим выведал от старика все, что его интересовало.

Обогнув узкий длинный островок, на крутом подмытом берегу которого густо росли кусты шиповника, усыпанные начинающими желтеть продолговатыми ягодами, лодка выплыла на вторую, более широкую протоку.

— Медвежий? — спросил Максим, кивнув на противоположный берег.

— Он, — подтвердил старик.

Во второй протоке течение было сильное, и Максиму пришлось поднавалиться на весла. Поэтому несколько минут он молчал. Метров за двести от берега начиналась песчаная отмель, лодка едва не хватала кормой дна.

Дед Захар протянул кормовое весло, указывая Максиму на темнеющую в откосе берега проточину — в ней он всегда оставлял лодку. Но Максим сильным взмахом воткнул весло в рыхлое песчаное дно и, придерживаясь за весло, чтобы лодку не снесло течением, спросил:

— Сколько их работает?

— Четверо. Иной день еще из города приезжают.

— Оружие есть?

— Не видал.

— Живут где?

— Палатка у них. На изголовье.

— Далеко от твоей сторожки?

— Поболе версты.

— Ходят они к тебе?

— Редко. За рыбой когда. А то больше Егорка сам относит.

— Правильно, папаша! Пущай сам и относит. Ну, поехали?

Он выдернул весло и вставил его в уключину.