Франц Таурин - На Лене-реке

— Пока будешь обедать, исправлю, — оказал он Наде и остался в цехе.

Он разобрал головку машины, прочистил и смазал детали и, уже заканчивая сборку, увидел перед собой Матрену Михайловну. Она строго смотрела на него.

— Это кто хозяйничает?

Сказано это было очень сухо, и Федя смутился. Но так как неисправность машины уже была устранена, оправдываться было легче.

Матрена Михайловна молча выслушала его объяснение и спросила, может ли он сам работать на этой машине. Федя даже удивился вопросу и ответил, что, конечно, может.

— Ну, тогда покажи, что ты сделал с машиной?

Федя взял с неподвижной ленты пару и обработал ее. Матрена Михайловна проверила пару и, видимо, осталась довольна.

— А если бы остановилась не эта машина, которую ты хорошо знаешь, а другая? — спросила она.

— Я все машины знаю, — ответил Федя.

— И работаешь на всех?

— Только на машинах пошивочного цеха. На заготовочных не умею.

Теперь Матрена Михайловна посмотрела на него уже по-другому.

— Следовало бы тебя поругать за самовольство, но вижу, не от озорства это. А что, — спросила она, улыбнувшись одними глазами, — у вас на приленской фабрике все такие дотошные?

— Все, — в тон ей ответил Федя.

После этого случая Матрена Михайловна почувствовала уважение к Феде, доверила ему самостоятельную работу в смене и часто беседовала с ним, показывая и объясняя ему все новшества, применявшиеся в ее цехе.

Поэтому у Феди было что порассказать. Первый вечер он просидел у Саргыланы, рассказывая ей и Егору Ивановичу московские новости. Потом Саргылана вышла на крыльцо проводить его и дошла с ним до угла. Понятно, ему пришлось проводить ее обратно…

А когда она снова, взяв его под руку, спустилась с крыльца, Федя решился сказать:

— Коля тоже велел тебе привет передать.

Саргылана глянула на него, слегка прищурив глаза, и чуть заметно усмехнулась.

…Они долго молча ходили по тихому вечернему переулку, медленно ступая по прогибающемуся дощатому тротуару, от крыльца до киоска на углу и обратно.

Когда, наконец, Федя заговорил, заговорил снова о делах заводских, Саргылана зябко поежилась — ночами уже становилось свежо, — пожелала Феде спокойной ночи и ушла.

Андрей отправил с Федей письмо и посылочку Ольге. Но прошло целых три дня, прежде чем Феде удалось выполнить поручение.

Не то чтобы Федя забыл о нем.

Он приехал в середине дня. Первый вечер, конечно, не в счет. Он провел его у Саргыланы.

На следующее утро Федя отправился в гостиницу. Но Ольги не застал. Она уехала в геодезическую партию на остров Медвежий, и Феде сказали, что завтра она должна вернуться. Но завтра она не вернулась, а прислала записку, что задержится на несколько дней до окончания укрупненной съемки средней части острова.

Тогда Федя решил съездить на Медвежий. Таня разрешила поехать на заводском катере.

— Даю тебе сутки, — сказала она Феде. — На послезавтра ставлю твой отчет о поездке в Москву. Ясно?

— Ясно! — ответил Федя.

Чтобы выгадать время, Федя уговорил Григория Евсеевича выехать в ночь. Григорий Евсеевич вначале отказался: он только что вернулся из длительного рейса и почти не спал две ночи, по Федя уговорил его.

— Сам поведу катер, Григорий Евсеевич, — взмолился он. — Спи, как дома. Завтракать будем на Медвежьем.

Григорий Евсеевич вздохнул и согласился.

Уже начало смеркаться, когда катер отвалил от берега. Федя сел за руль, а Григорий Евсеевич, запустив мотор, довольно долго сидел рядом с Федей и, только убедившись, что тот чувствует себя за штурвалом вполне надежно и не забыл их совместных плаваний в былые годы, ушел в носовой кубрик, улегся и быстро заснул.

Федя уверенно вел катер по знакомым протокам, то огибая отмели, границы которых угадывались по легкой ряби, вспыхивающей мелкими искорками на залитой лунным светом речной глади, то вплотную прижимаясь к берегам островов там, где они поднимались над водой крутыми откосами.

Было приятно сидеть за штурвалом, вспоминая, что вот за тем мыском протока должна круто повернуть влево к выходу на главное русло, а вот против того песчаного острова надо отвалить подальше от берега, так как тут мелко…

Да, это было так приятно, что у Феди даже промелькнуло что-то вроде зависти к Григорию Евсеевичу, целое лето плававшему по этой чудесной реке, в то время как он, Федя, видит ее только из окон заводского корпуса.

«Красота какая! Саргылану бы сюда!» — подумал Федя.

Конечно, когда она рядом, то и пыльный переулок кажется лучшим местом на земле, но если бы сейчас она была возле него… Как было бы хорошо!

А как хорошо было бы, если бы она всегда, всегда была с ним… Сейчас ему кажется, что это вполне возможно и не только возможно, а иначе и быть не может. Надо только сказать ей, сказать прямо, смело и решительно.

Но сказать как раз очень трудно…

Главное, у него нет уверенности в том, что она ждет этих слов, обрадуется им. Боязнь услышать отказ делает его робким, хотя сейчас, например, ему кажется: робость его не только неосновательна, но даже смешна и наивна.

У нее были такие искренние счастливые глаза, когда она встретила его в палисаднике около аэровокзала. Значит, она была рада… И в то же время, несмотря на всю самонадеянность юности, Феде даже и сейчас кажется, что Саргылана намного ярче, умнее, выше… и трудно представить ее рядом с собой и всегда рядом.

Катер давно уже вышел на главное русло, луна скрылась за неровным гребнем горы, и стало темнее, потом над кромкой правого берега засветилась тонкая полоска зари, ночная темнота стала медленно редеть, и уходящий почти прямою линиею берег просматривался все дальше и дальше, а Федя все думал о своем, заветном.

Когда совсем рассвело, вдали показались знакомые берега острова Медвежьего.

Федя не знал, в какой части острова разбит лагерь геодезистов. Поэтому ехал он не к какому-нибудь определенному месту, а просто на остров. И неудивительно, что рука его машинально повернула штурвал, направляя катер в рассекающую остров курью, на берегах которой когда-то был раскинут веселый и шумный лагерь заготовителей корья.

Свисающие с высокого берега ветви зацепились за мачту и хлестнули по ветровому стеклу.

«Надо убавить обороты», — спохватился Федя и потянулся к регулятору. Мотор застучал реже и глуше. Григорий Евсеевич проснулся и выглянул из кубрика.

— Что случилось? — спросил он, стряхивая остатки дремоты и протирая глаза.

— Приехали, заходим в курью, — ответил Федя.

Окидывая взглядом далеко протянувшуюся курью, он вспомнил и свой первый рейс на катере, когда они с Андреем Николаевичем и Федором Ивановичем приехали сюда в поисках тальниковых массивов, и вкусную уху, приготовленную в тот вечер из наловленной им рыбы, и многие другие рейсы, когда привозил он на остров Ольгу со школьниками, бригады рабочих и Андрея Николаевича.