Франц Таурин - На Лене-реке

— Не знаю, Василий Егорович, с чего и начинать.

— Начинай с самого начала, Татьяна Петровна, — шутливо сказал Еремеев. — Будет вернее.

— В изыскательскую партию, которая работает на Медвежьем острове, пробрался темный человек, — начала рассказывать Таня, — Михаил Седельников. Вы, Василий Егорович, наверно, помните, еще перед самой войной случилась у нас на заводе порча кож, а потом, уже в войну, пожар был, так вот это все их рук дело — Седельниковых… А теперь он на острове оказался, где такие важные работы ведутся…

Начав рассказывать, Таня перестала волноваться и беспокоилась только о том, чтобы яснее и короче изложить секретарю обкома суть дела. Она рассказала, как пытался Седельников замедлить ход изыскательских работ на острове, рассказала также о провокационных слухах, распространяемых в колхозах, и о странном приятеле Джерготова.

Еремеев слушал внимательно, ни разу не перебив ее вопросом или замечанием, хотя все, о чем рассказывала Таня, ему было уже известно, за исключением только встреч Джерготова с незнакомцем в Москве и появление этого незнакомца в Приленске.

Но эта деталь была очень важной и связывала воедино отдельные разрозненные, по первому впечатлению, факты.

— Василий Егорович, мы очень боялись опоздать. Боялись, чтобы Джерготов не успел обмануть вас насчет нижнего варианта. Ясно, раз Джерготов за нижний вариант, то это худший. Я понимаю, Василий Егорович, — снова волнуясь, говорила Таня, — у нас нет прямых доказательств преступной деятельности Джерготова, но ясно, что он враг. Не верьте ему, Василий Егорович!

— Сядь, Татьяна Петровна. Сядь и успокойся, — серьезно и вместе с тем ласково сказал Еремеев. — За заботу об общем деле спасибо! И тебе, старый друг, спасибо! Теперь послушайте меня, друзья. Джерготову никогда особой веры не было. Уже несколько лет назад были сигналы, что он не тот, за кого выдает себя. Точно установить этого не удалось, но некоторые его поступки подтверждали это. А теперь все прояснилось: два дня тому назад Джерготов скрылся.

— Как скрылся?! — воскликнула Таня, а Егор Иванович, хотя и не сказал ничего, но встревоженно посмотрел на Еремеева.

— Скрылся. Бежал. И это очень хорошо, — сказал Еремеев.

Егор Иванович улыбнулся и кивнул в знак согласия, но Таня не поняла.

— Очень хорошо, — повторил Еремеев. — Джерготов сам себя разоблачил как изменник Родины и враг своего народа. Если бы у него было побольше смелости и выдержки, не так легко удалось бы вывести его на чистую воду. Прямых улик не было, но у Джерготова загорелась шапка. Подобные господа действуют по пословице: «блудлив, как кот, труслив, как заяц». Верно я говорю, Егор Иванович?

— Верно, — кивнул Егор Иванович. — Подобно отставшей собаке, лающей на бурелом.

— Какой хозяин, таковы и слуги, — сказал, смеясь, Еремеев.

— Вы считаете, Джерготова прикармливали оттуда? — спросила Таня.

— Да. Деньги, на которые он собирался покупать наших людей, попали к нему из американских рук. Не удивляйтесь этому. У янки хороший нюх. Богатства нашего края для них лакомая приманка. Давно они рвутся на наш Север. Видывал я еще в молодости на Севере американских купцов. Так говорили про них охотники: «Всякий купец — собака, американский купец — волк». А сейчас не только богатства нашего края привлекают их. Сейчас им важнее всего задержать наше движение вперед, к коммунизму.

— Не удастся, — сказал Егор Иванович. Он выколотил о край массивной мраморной пепельницы свою коротенькую трубку и снова набил ее.

— Верно, Егор Иванович, не удастся, — подтвердил Еремеев и рассказал Тане и Егору Ивановичу, что видел он за последние дни в разных концах Приленского края, как преобразится край, когда будут освоены его огромные богатства.

— Василий Егорович, — спросила Таня, — меня часто спрашивают, особенно женщины, не сумеют ли враги наши разжечь новую войну?

— От нас с вами зависит, Татьяна Петровна, — весело блеснув глазами, ответил Еремеев. — Прежде всего от нас с вами. Как будем пятилетку выполнять, как будем крепить лагерь мира.

— За нами дело не станет, — сказал Егор Иванович.

— И я так думаю, — отозвался Еремеев, — потому, надеюсь, война не так близка, как хотелось бы ее поджигателям. Не надо также забывать, что с нами сотни миллионов сторонников мира во всех странах. Это могучая сила.

Когда Таня и Егор Иванович собрались уже уходить, Еремеев спросил, как готовятся на заводе к конференции сторонников мира.

— Имейте в виду, один из представителей вашего завода поедет на Всесоюзную конференцию. Так что выбирайте авторитетных делегатов. Указывать не хочу, но посоветовал бы кого-нибудь из ваших новаторов. Есть ведь у вас такие?

— Есть, — ответила Таня с довольной улыбкой.

— Вот хотя бы, скажем, эту девушку, которая конвейер усовершенствовала. Как ее фамилия, не вспомню, — и Еремеев хитро подмигнул в сторону политично отвернувшегося Егора Ивановича.

— Ее фамилия Ынныхарова, — ответила Таня.

— Что ж, неплохая фамилия, — одобрил Еремеев.

Второй раз в жизни Саргылана направлялась в Москву. На этот раз летела она на самолете. В продолжение всего рейса экипаж самолета оказывал ей исключительное внимание, особенно второй пилот — краснощекий, всегда улыбающийся красавец с выбивающимся из-под форменной фуражки непокорным белокурым вихром. Возможно, внимание это оказывалось делегату Всесоюзной конференции сторонников мира, но, видимо, немалое значение, по крайней мере, для второго пилота имели жгучие черные глаза, и смуглый румянец на свежем лице Саргыланы, и запоминающаяся, зачастую озорная улыбка.

В общем Саргылане не только скучать, а и поразмыслить о своих делах было некогда. А подумать было о чем, и, вероятно, оттого временами совсем невнимательно слушала Саргылана рассказы веселого летчика, который то и дело выходил из пилотской кабины и показывал Саргылане на проплывавшие под ними достопримечательные места: города, железнодорожные станции, реки и озера.

Подумать было о чем…

С Федей простились по-хорошему. Он или понял свою неправоту, или заговорила, наконец, мужская гордость, но о Коле даже и не помянул, только просил передать самый сердечный привет Лене Кораблевой и другим товарищам по третьему рантовому цеху. Простились по-хорошему, но слов, которых оба так ждали, сказано не было, и, потому что очень хотелось услышать их, Саргылане казалось, не случись ей так внезапно уехать, слова эти были бы сказаны, сказаны очень скоро, может быть, сегодня же вечером. И оттого временами было даже грустно, что вот приходится опять уезжать от этого недогадливого Феди.

Зато впереди манила встреча с Леной. Не так уж много времени прошло, как они попрощались весной на Ярославском вокзале, а сколько перемен в жизни обеих! Слава, притом самая почетная — трудовая слава Лены Кораблевой прогремела по всей Советской стране, да и далеко за ее пределами. И Саргылана шагнула далеко вперед…