Франц Таурин - На Лене-реке

Он едва не наткнулся на какого-то человека и сошел на мостовую. Свернув за угол, услышал урчанье автомобильного мотора. Судя по звуку, машина была где-то очень близко, но только за несколько шагов стал виден свет ее зажженных фар.

«Нет, тут еще беспокойнее», — сказал он про себя и перешел обратно на тротуар.

Мороз пощипывал уши. Андрей поднял воротник полушубка. До завода было недалеко, и на работу он ходил всегда в кепке.

«Удивительный климат, — изумлялся он, — пятьдесят градусов, а мороза почти не чувствуешь. Написать москвичам, что в кепке хожу, — не поверят».

Войдя в цех, Андрей смахнул иней, осевший на бровях и ресницах. Утренний обход цеха он начал с отмочно-зольного отделения. Здесь стоял туман не менее густой, чем на улице, — в большом ушате гасили известь для заправки зольника.

На борту открытого зольного чана лежала груда шкур, белых от известкового раствора. Мишка Седельников в длинном кожаном фартуке и больших пятипалых рукавицах сбрасывал в чан шкуры. Сычев длинным тонким шестом погружал шкуры в зольную жидкость.

Заметив начальника цеха, Мишка зашевелился проворнее. Шкуры быстрей полетели в чан одна за другой. Рывком сдергивая верхнюю шкуру с кучи, Мишка ловким движением рук придавал ей слегка вращательное движение. От этого шкура опускалась в чан «в расстил» и, вздуваясь пузырем, плавала на поверхности, пока Сычев шестом не погружал ее в известковый раствор.

— Ну, как порешила комиссия? — спросил Сычев, поздоровавшись с Андреем.

Андрей начал рассказывать.

— Разрешите прикурить, товарищ начальник, — сказал неслышно подошедший сзади Седельников.

Андрей оглянулся. Мишка, засунув руку в узкий карман жесткой брезентовой спецовки, вытащил смятую пачку «Звездочки». При этом из кармана вывалился на пол коробок спичек.

— Экономный ты стал, Михаил, — усмехнулся Сычев.

Мишка, нимало не смутившись, прикурил и, отойдя на несколько шагов, присел на край большого, покрытого известью ушата.

Сычеву хотелось поговорить по душам, и он отослал Мишку в лабораторию за термометром.

— Беспокоились, Андрей Николаевич? — участливо спросил Сычев, и Андрей почувствовал, что это участие не показное, а искреннее.

— Да, — признался Перов, — беспокоился и беспокоюсь… Беспокоюсь, чтобы не повторилось. Ведь я понимаю, что это с умыслом сделано. Кому-то я поперек горла стал.

— Глубже берите, Андрей Николаевич. Тут кому-то поперек горла вся наша работа стала.

Сычев не спеша завернул цигарку, прикурил и продолжал:

— Работа у нас по-другому пошла. По-настоящему. Я вот, к примеру, на этом заводе с его основания. Котлованы под фундамент копал, а потом так на заводе и остался. Всякое видел за двенадцать лет: и хорошее и плохое… Ведь мне и другому тоже, старому рабочему, легко ли было смотреть, как мы последние два года работали? Прямо скажу, невесело… Некоторые из начальства так думают, что рабочему одна забота: заработать побольше — и все. Это раньше, в старое время так было. Теперь рабочий заработать тоже хочет, а еще больше стремится, чтобы от работы, от труда его толк был.

И участливо взглянув прямо в глаза Перову, добавил:

— Что вам обидно, это мы, Андрей Николаевич, понимаем. Ну только скажу вам, эта история и нас всех по живому задела. И вы не беспокойтесь. Пускай он хитер, этот подлец, что под нас яму копает, а что он против народа сделает?

— Спасибо, Федор Иванович! — Андрей пожал руку Сычеву. — За доверие спасибо.

Сергей Сергеевич Кравцов был не в духе. Разговор с секретарем горкома Еремеевым состоялся почти поделю тому назад, но чувство досады не проходило.

— Доклад делайте сами, — сказал ему Еремеев в ответ на просьбу послать докладчика по итогам партконференции.

Кравцов попытался сослаться на занятость, но Еремеев не дал ему договорить.

— Сами, именно сами! — подчеркнул он и, заметив недовольное выражение лица собеседника, улыбнулся чуть приметно, одними глазами: — Это поможет вам по-партийному разглядеть свои собственные промахи.

На собрание пришел представитель горкома. Это не понравилось Сергею Сергеевичу. Чтобы «не выносить сор из избы», надо было избежать острых прений. Кравцов постарался сделать доклад как можно более общим и тщательно обошел все злободневные вопросы жизни завода. Андрей прослушал доклад с глубоким недоумением. Он ожидал, что докладчик расскажет коммунистам о работе завода, ведь он был руководителем коллектива и ему было что сказать.

Доклад закончился. Утомленные полуторачасовым пересказом резолюции, все молчали.

На вопрос председательствующего Максима Ивановича: «Кто желает высказаться?» — никто не отозвался. В молчании прошло несколько минут.

«Такая благополучная тишина, очевидно, устраивает докладчика, — подумал Андрей и почти со злостью посмотрел на самодовольную физиономию Кравцова. — Нет, Сергей Сергеевич, хоть это вам и не понравится, попытаюсь сказать, о чем вы умолчали».

— Разрешите мне слово, — сказал он — Странно проходит наше собрание, — начал Перов. — Кто может поверить, чтобы коммунистам производственной партийной организации нечего было сказать при обсуждении решений партконференции?

Почему же мы молчим? Или нас Сергей Сергеевич так убаюкал своим благополучным докладом? Он, видимо, доволен нашей работой. Ну что ж! Кому что нравится…

А отчего Сергей Сергеевич не сказал, что второй год на складе валяется и ржавеет прошивная машина? Ее можно и нужно установить, об этом уже говорили рабочие-обувщики на производственном совещании. Почему до сих пор не налажена техническая учеба закройщиков? Сколько кожи прокроили за прошлый год! И сейчас положение не лучше. Почему директора это не тревожит? Почему он не прислушивается к справедливой критике рабочих и специалистов?

После выступления Андрея оцепенение прошло. Заговорили коммунисты из цехов, и у каждого нашлось, о чем сказать.

Говорили о частых простоях на производстве, о бесхозяйственности, нарушениях дисциплины, о грязи и захламленности в цехах и многом другом, наболевшем и беспокоившем всех.

— Выходит, — сказал выступавший последним Василий Парамонов, — резолюция та, о которой нам товарищ директор докладывал, хоть и в Москве писалась, а как бы и для нашего завода. Партийный глаз острый, за тысячи верст видит. И написано точно — не в бровь, а в глаз.

Представитель горкома, молодой, черноволосый, в защитной гимнастерке со следами недавно споротых петлиц, внимательно выслушал все выступления, время от времени делая пометки в своем блокноте.

Когда собрание кончилось, он подошел к Перову.

— Котлов, инструктор отдела кадров, — сказал он, пожимая Андрею руку. — Вы хорошо выступили. Резко и правильно.