Франц Таурин - На Лене-реке

Андрей остановился возле фрезеровщика Слепцова. Андрей любил людей-умельцев, и смотреть на хорошую, как он говорил, «чистую» работу было для него таким же наслаждением, как слушать песню или читать интересную книгу. Слепцов работал красиво. В движениях его не было судорожной торопливости, напротив, они были настолько плавными, что казались даже вкрадчивыми. Когда он поворачивался за очередной парой обуви, то казалось, что сапог сам шел к нему в руки. Подведя каблук к фрезерному ножу, который вращался с такой скоростью, что лопасти его сливались в сплошное светлое сверкающее кольцо, Слепцов неуловимо быстрым и в тоже время точным движением выравнивал грань каблука с одной стороны, затем повторял движение, фрезеруя другую сторону, откладывал обработанный сапог и брал в руки следующий.

Вся операция совершалась в считанные секунды.

Андрей вспомнил, как несколько дней назад на общем собрании, когда обсуждались новые нормы, Слепцов заявил:

— К Маю буду давать две нормы.

Тогда Андрей отнесся к этому заявлению недоверчиво и подумал, что новую увеличенную норму даже Слепцову в такой короткий срок вдвое не перекрыть. Сейчас он понял, что это был не юношеский задор, а твердая уверенность в себе мастера своего дела.

— Вчера вы, я вижу, особенно хорошо поработали, — Андрей кивнул на укрепленную около станка табличку показателей.

— Сегодня сделаю больше, — Слепцов весело блеснул черными, чуть раскосыми глазами и отложил в сторону отфрезерованный сапог. — Теперь дело пойдет. Хотел к Маю дать две нормы. Раньше добьюсь. Михаил Петрович хорошо мне помог.

— Чем?

— Вот фрезы, весь набор у меня теперь под руками, — Слепцов показал на небольшой аккуратный ящик укрепленный на стене против его рабочего места, — надо переставить нож, в кладовую не бегу, как раньше, потом товар запускают по ассортиментам, значит, ножи переставлять два-три раза в смену, а не десять раз. А главное, на всех операциях задел есть, значит, простоев нет.

Разговаривая с Андреем, Слепцов в то же время проворно переставил нож и начал фрезеровать следующую партию обуви.

— Выходит, начальник цеха вам хорошо помогает? — снова спросил Перов.

— Да, — коротко ответил Слепцов. — Так работать можно.

Перов пошел дальше по цеху, задерживаясь у машин, где прежде обычно создавались пробки. Но сегодня работа шла ритмично. Простоев нигде не было.

«Молодец Калугин», — подумал Андрей и, увидев в другом конце цеха высокую фигуру начальника, направился к нему.

Начальник цеха был озабочен, даже угрюм.

«С чего бы это? — удивился Андрей, — Дела у него вроде не плохи».

Но у Калугина была причина хмуриться. Вчера вечером он поссорился с женой, что случалось с ним очень редко. Жена получила телеграмму от родных. Извещали о тяжелой болезни ее матери, сообщали, что мать плоха, просит дочь приехать вместе с мужем.

— Бери, Петрович, отпуск. Поедем. Самолет послезавтра, так что поторопись.

Михаил Петрович понимал, что надо ехать, кроме всего прочего, тещу он очень уважал, считал ее на редкость умной женщиной, а ехать… было нельзя. Только что принял цех. Пообещал директору к Маю четырехмесячный план выполнить и вдруг… уехать. Нет, нельзя ему ехать.

Скрепя сердце, так и сказал жене.

А та, хоть и умная женщина («в мать пошла», — говаривал при случае Михаил Петрович), — на дыбы.

— Бесчувственный! Цех ему дороже! Поди, в лес убежит твой цех. Говорила тебе, не суй голову в хомут, — И пошла…

Ругалась она редко, но ругаться умела. Да беда не в том, что ругалась, беда в том, что надо ехать, самому понятно, что надо, а ехать нельзя, и тоже понятно, что нельзя.

— Поедешь одна, — сказал Михаил Петрович жене и, хотя после того как решил — обрубил, на душе стало легче, все же по цеху ходил хмурый.

Калугин подошел к Андрею и доложил, по обыкновению немногословно, о работе за прошедший день.

— Результат, Михаил Петрович, неплохой, — одобрил Перов, — но его не видно.

— Как не видно? — обиделся Калугин. — За вчерашний день дали сто четырнадцать процентов плана. Сегодня еще больше будет. Видите, сколько сапога подготовлено к сдаче.

— Сапоги-то видно, — улыбнулся Перов, — человека не видно.

— Человека? — не понял Калугин.

— Человека, рабочего, который перевыполняет план. Вы сейчас мне рассказывали про отличную работу Короткова и Слепцова. Они дают почти по две нормы. А кто это знает?

— Показатели вывешиваем, — не совсем уверенно возразил Калугин.

— Вывешиваете… Этого мало, что вывешиваете. Смотрел я только что на эти показатели. Там местами как курица лапой писала, да и цифирки такие поставлены, что впору через лупу разглядывать. А вы дайте эти цифры плакатом! Во всю стену, — Перов сделал широкий жест рукой, — чтобы каждый вошел в цех и видел: «Слепцов дал 192 процента дневной нормы. Равняйтесь по Слепцову».

— Наконец-то я вас разыскал, — услышал Андрей голос Лугового.

— Знаете, Андрей Николаевич, — веселые искорки загорелись в чуть выпуклых темных глазах Лугового, — видимо, письмо ваше не понравилось. Нас обоих срочно вызывают в управление.

Андрей сидел в кабинете начальника технического отдела и, не отрываясь, смотрел на Кравцова.

Луговой, откинувшись на спинку мягкого дивана, прилежно рассматривал спичечную коробку, неторопливо поворачивая ее тонкими пальцами.

— Я говорю с вами по поручению начальника управления и должен предупредить, что наше мнение по этим вопросам совпадает. Спиридон Матвеевич поручил мне обратить ваше внимание на ряд обстоятельств. Нам кажется, — Кравцов затянулся папироской и продолжал самодовольным баритоном, — что вы с первых шагов своей новой деятельности допустили ряд опрометчивых поступков.

— Какие именно? — спросил Перов.

— Об этом я и хочу говорить. Не получив разрешения, даже не поставив управление в известность, вы вводите массовые сверхурочные работы. Затем вы, опять-таки без нашего ведома, снимаете с работы начальника цеха, хотя вам должно быть известно, что эта должность в номенклатуре управления. Я уже не говорю о том, что такая излишняя поспешность вообще непонятна. Вы сняли Петухова, не успев еще ознакомиться с работой предприятия, на основании, видимо, чисто умозрительных заключений о его непригодности. Не слишком ли самоуверенны и скоропалительны ваши суждения и опрометчивы поступки?

Кравцов снова затянулся и сделал выразительную паузу. Андрей молча смотрел на него.

На бледном, чисто выбритом лице Кравцова скользнуло подобие улыбки.

— И, наконец, ваше письмо в ответ на директивное указание управления. Оно написано весьма бестактно, больше того, недопустимо грубо. Не находите ли вы, что вам рановато и нескромно читать нотации вашим начальникам? Я полагаю, что все это сделано вами с наилучшими намерениями. Но в своем рвении вы утратили чувство меры… А при потере человеком чувства меры, — Кравцов назидательно поднял палец, — самые блистательные его достоинства превращаются в свою противоположность.