Франц Таурин - На Лене-реке

Она поднялась и вышла из комнаты. Андрей долго сидел задумавшись.

Откуда у нее такое? Из культурной семьи… Училась в советском вузе.

Андрей вспомнил по-стариковски рассеянного и по-юношески задорного Никодима Дмитрича, отчима Людмилы, и подумал, как мало общего у Людмилы с человеком, в доме которого она воспитывалась…

Неужели он, Андрей, не сумеет открыть ей глаза? Ведь это страшно — жить вместе и не понимать друг друга…

Поступок Данилова обсуждали на общем собрании.

Федька сидел посреди цеха на табурете около накрытого красной скатертью стола, за которым помещался президиум собрания — Федор Иванович, Анна Королева и обучавший его старый мастер.

Особого стыда Федька не испытывал. Прежняя жизнь приучила его не стыдиться воровства. Скорее он испытывал досаду на себя за то, что не сумел «сделать как надо», и еще испытывал злобу на этого тихоню Мышкина.

И надо же было ему похвалиться. Думал: «свой в доску».

Вот поглядел бы на него сейчас Оглобля. Наверно, сказал бы: «Дуракам так и надо». Хорошо хоть я этого Мышкина смазал, будет знать!»

Но тут же пришла другая мысль: «Смазал-то хорошо, а вот теперь надо каяться, говорить «не буду больше» и другие жалкие слова. Нет, плохо попадаться! Хоть и не бьют, а все равно плохо. Лучше уж не воровать».

Увлеченный своими размышлениями, Федька не обращал внимания на выступающих, погрузившись в какое-то оцепенение.

— Сам-то ты как думаешь, хорошо поступил? — услышал он сильный звонкий голос.

Ольга стояла у стола и в упор смотрела прямо на Федьку большими темными глазами.

— Молчишь. Значит, совестно. Стыдно. И должно быть стыдно! Такие, как ты, парнишки и девчата, там, на западе, сейчас в партизанских отрядах воюют, а здесь, в тылу, работают — от взрослых не отстают. Родине своей помогают! А ты как думаешь ей помогать? Как дальше жить думаешь? Отвечай! — строго обратилась она к Федьке.

Федька по-прежнему молчал, но, видя, что взоры всех присутствующих устремились к нему, встал и угрюмо произнес:

— Сказал ведь я, что не буду больше, — и снова сел.

— Ишь ведь, злой какой, — обратилась молодая заготовщица Клава Митрошкина к сидевшей рядом с ней Тане.

— Сколько волка ни корми, все в лес смотрит, — послышался чей-то хрипловатый голос.

— То волк, а это парнишка, — громко возразила Королева.

Все засмеялись. Из толпы послышалось:

— И то верно.

— Какой уж тут волк!

— Товарищи рабочие, — продолжала Ольга, — мы, комсомольцы, просим простить Данилову первую вину. Мы ручаемся, что это последний его проступок, и надеемся, что он нас не подведет.

Этого Федька не ожидал. Чтобы за него, Федьку Меченого, за его честность поручились… Это его не только поразило, но и взволновало.

Но, приученный всей прошедшей нелегкой жизнью не обнажать своих переживаний, он лишь повторил еще раз:

— Не буду больше я воровать, никогда.

— Вот, бабы, — говорила Таня окружающим ее заготовщицам, — в семью бы его взять кому. Обуза от него не велика, на хлеб он заработает. Главное, чтобы догляд за ним был.

— Тоже нужда была, — сказала Клава, — своей заботы каждому хватит.

— Нет, я всерьез говорю, очень бы хорошо, — не уступала Таня.

— Коли всерьез, так сама и возьми, — Клава поглядела на Таню и засмеялась. — Али самой-то неохота?

— И возьму, — выдержала Таня ее насмешливый взгляд, — хоть и труднее мне это сделать, чем, скажем, тебе, а возьму.

— Жалостливое сердце у тебя, Татьяна, — вздохнула пожилая работница Куржакова. — Пожалуй, не по силе воз берешь.

Таня оглянулась на нее, но ничего не ответила.

После собрания Ольга хотела еще поговорить с Федькой. Он стоял возле Тани Парамоновой и Куржаковой. Ольга направилась к ним, но ее остановила Надя Зеленцова.

— Помогите мне, Оля, — сказала она, тронув Ольгу за руку. — Попросите Александра Тихоновича, вас он послушает.

Она умоляюще посмотрела на Ольгу.

— О чем попросить, Надюша?

— Машину новую получили. Я слышала, Александр Тихонович рассказывал нашему начальнику цеха, — торопливо заговорила Надя. — Винтовая машина называется. Для обувного производства. У нас таких не было. Работать на ней никто не умеет. Теперь будут обучать. Александр Тихонович сказал, что сам обучать будет. Попросите его, чтобы меня взяли ученицей на эту машину. Пожалуйста, Оля!

— Не только попрошу, а даже потребую! — Ольга ласково потрепала по плечу обрадованную девушку. — Молодец, Надя. Правильно решила. Я только все еще собираюсь поговорить с нашими комсомольцами о переходе на работу в цехи. Мне очень приятно, что ты меня опередила. Можешь не сомневаться. Товарищ Луговой возражать не будет.

Федя не особенно охотно принял предложение Тани поселиться у нее. Он выслушал Таню, исподлобья глядя на нее, и ничего не ответил.

— Несуразный ты, парень, — не вытерпела Куржакова, — тебе бы в ноги ей поклониться за ее заботу, а ты сопишь, как медведь на привязи.

Федя вспомнил, что до получки далеко, а деньги уже все истрачены.

«Сытому лучше, — подумал он. — Поживу пока у нее, а там видно будет».

Решение собрания поколебало недоверие к людям, сложившееся у него за годы скитаний, но полностью его, конечно, не уничтожило. И эта, вошедшая в привычку, настороженная недоверчивость мешала Феде понять и оценить теплое человеческое отношение к нему Тани.

Зато Таня хорошо понимала его состояние.

«За всю жизнь, поди, не видал ты ласки», — думала она, с жалостью и болью наблюдая за угрюмым, замкнувшимся в себе подростком.

Поужинав вместе со смотревшими на него с интересом ребятишками, Федька первый вылез из-за стола, подошел к окну и уселся на кончике скамьи.

«Чего сейчас заставит делать? Наверно, дрова колоть».

— Федя! — окликнула его Таня, уложив ребятишек.

«Точно», — подумал Федька и с угрюмой покорностью откликнулся:

— Чего?

— Койку свою поставишь в этой комнате. Вот тут, — показала она рукой. — Здесь тебе удобно будет.

В этот вечер Федю ничего не заставили делать. Так же было и на второй и на третий день.

Федька, внимательно наблюдавший за каждым движением Тани, видел, как много у нее домашней работы, как ей трудно переделать все одной, и ему временами хотелось помочь ей. Но было неловко, отчего не сделал это сразу же, в первый вечер.

«Вызовешься помогать, — думал он, — а она скажет: что, совесть заела? Или еще что-нибудь… Ладно уж, дотяну до получки».

Ощущение неловкости сделало Федю еще молчаливее и угрюмее. Ребятишки, вначале доверчиво потянувшиеся к нему, начали дичиться. Только Таня как будто не замечала его замкнутости.

На четвертый день, когда после ужина Федя занял свое неизменное место в углу на скамье, она подошла к нему.