Франц Таурин - На Лене-реке

Андрей подошел к окну, машинально протер глазок в запыленном стекле и заглянул в него.

Окна заливной лаборатории выходили на реку. До берега всего несколько десятков метров, но из окна первого этажа реки не видно: ее заслоняет высокая заводская ограда. Отсюда же она как на ладони.

В прозрачном воздухе тихого солнечного дня контуры и краски пейзажа особенно отчетливы и ярки. Несколько темных барж прижалось к откосу берега. За широкой синей полосой первой протоки длинный узкий островок, поросший редким мелким кустарником. Издали похоже, как будто большой сонный кит выставил из-под воды свою позеленевшую замшелую спину. Еще дальше, пока хватает глаз, продолговатые плоские зеленые острова с желтыми каемками отмелей, а между ними светло-синие ленты бесчисленных проток. На одной из них белеет чуть заметное пятнышко парохода. Пароход плывет вниз по реке, но на таком расстоянии это незаметно, и он кажется неподвижным, как на картинке.

«Какой простор!» — подумал Андрей.

Снизу в раскрытую дверь заливной донесся резкий голос Чебутыркина.

Вспомнилась только что происшедшая сцена. Андрей нахмурился и, резко повернувшись, пошел к двери.

«Хоть и исподтишка, а больно норовят укусить», — подумал он. И, спускаясь по лестнице, вполголоса добавил:

— Посмотрим, чьи козыри старше!

После неприятного разговора с начальником цеха Артемий Седельников работал особенно старательно. Он понимал, что начальник обязательно проверит его работу, и не ошибся. Незадолго до конца смены Андрей подошел к верстаку Седельникова и внимательно просмотрел штабель кож, отволоженных Артемием.

Как и предполагал Андрей, работа была выполнена образцово.

«Этот умеет работать, если захочет», — подумал Андрей и спросил:

— Не успеете отволожить передел до гудка? Послать вам кого-нибудь в помощь?

— Не беспокойтесь, товарищ начальник, — бодро ответил Артемий, — сделаем. Не успеем — задержимся. Все одно сделаем.

Так как работал Артемий тщательно, не торопясь, то задержаться ему пришлось часа на полтора.

Когда он вернулся домой, Мишка уже сидел у ворот на лавочке, свежевыбритый и прифранченный, в темно-синей паре и новых, до блеска начищенных хромовых сапогах.

— Ты чего это, батя, такой темный? — спросил Мишка, прищурившись.

Но Артемий вместо ответа так глянул на сына, шевельнув косматыми рыжими бровями, что у того все веселье разом прошло.

Артемий был недоволен собой. Черт дернул его взять на испытку нового начальника. Нашел с кем шутки шутить.

В сенях Артемия остановила жена, высокая, жилистая женщина.

— Пособил бы ты мне, Артемий Филиппыч, — жалобно попросила она, утирая концом платка крупные капли пота на остром хрящеватом носу. — Замучилась воду носить. Сегодня много надо: Пеструху в поле не сгоняла, ветеринар не дозволил.

— Чего ж Михаил расселся у ворот? Давно, поди, пришел с завода?

— Пошлешь его, — и мать махнула рукой.

«Никакой заботы о хозяйстве не имеет, — с сердцем подумал Артемий, — черт-те в кого пошел».

— Михаил! — крикнул он, не выходя из сеней.

— Чего, батя? — откликнулся Мишка, заглядывая во двор.

— Пособи матери воды натаскать.

— Вечером натаскаю.

— Сейчас.

— Так некогда же мне, батя, сейчас.

— Кому я сказал?

— Да что вы, ей-богу? — со слезой в голосе закричал Мишка, подбегая к крыльцу. — У меня ж билеты. Деньги плачены.

— Ну черт с тобой, иди, — неожиданно смягчился Артемий, — вечером натаскаешь.

Мишка быстро удалился, мать, тяжело вздохнув, взялась за ведра, а Артемий вошел в комнату, истово перекрестился на образа и уселся на лавку в переднем углу.

Чувство недовольства собой не проходило.

«Сколько раз зарок себе давал: будь тише воды, ниже травы, пока не пришло наше время».

В том, что время придет, Артемий был уверен. Этой надеждой и жил. Жизнь, которую вел сейчас, он и за жизнь не считал.

— Как озимь под снегом — жду весны, — сказал он однажды жене.

Если бы кто сказал Артемию, да так сказал, чтобы поверилось, что можно вернуть ту, прежнюю, жизнь, но для этого надо рискнуть теперешней, то Артемий ни минуты не колебался бы. Он даже часто думал об этом. Но пока все думалось попусту. Никому не нужны были ни его озлобленность, ни его решимость.

Временами ему казалось, что не дожить до светлого часа.

«Может, хоть Мишка увидит, — утешал он себя в такие минуты и тут же вздыхал: — Уж больно шалый. Не хозяин, за землю не зацепится».

Но все же воспитание дал Мишке надежное. Не упускал случая напомнить сыну про привольное житье в хлебородных омских степях. А теперешних хозяев жизни — так называл Артемий всех, кого в той или иной мере можно было отнести к начальству, — учил и слушаться и ненавидеть.

Мишка от природы был неглуп и хорошо понимал смысл родительских наставлений.

На заводе особого энтузиазма не проявлял, но все же работал так, чтобы в последних не числиться. К общественной деятельности не стремился, но на собрания похаживал, правда, больше из-за того, что девчата любили активистов. Конечно, в кино сходить куда интереснее, чем на собрание, только у Нади редко выдается свободный вечер.

«А тут еще чуть не сорвалось», — усмехнулся Мишка, вспомнив домашний разговор, и прибавил шагу.

Через несколько минут он уже стоял у входа в кино, разглядывая с равнодушно-независимым видом косо наклеенную афишу. С афиши приветливо улыбалось привлекательное девичье лицо.

— «Девушка спешит на свидание», — процедил сквозь зубы Мишка и отвернулся от афиши. «Как же, спешит! Уже первый звонок, а ее нет. Стой тут и жди».

Самолюбие Мишки было задето. Он уже начал подумывать, не отправиться ли ему на именины к веселой заготовщице Клаве Митрошкиной. Она последнее время что-то очень выразительно на него посматривала. А сегодня приглашала особенно настойчиво. «Вот возьму и уйду, — храбрился Мишка, — пускай потом локти кусает». Однако вместо того, чтобы направиться на именины, подошел к скамейке, стоящей у входа, уселся, вытянув ноги.

Надя ему нравилась. Даже очень нравилась.

Уже несколько месяцев Мишка проводил время только с ней, вызывая изумление друзей своим неожиданным постоянством. Надя охотно встречалась с ним, была с ним весела, приветлива, но… и только.

Однажды, еще в самом начале их знакомства, Мишка пригласил Надю в кино и, предусмотрительно взяв билеты в последнем ряду, попытался во время сеанса обнять и поцеловать ее. Надя вырвалась, резко ударила его по руке и пересела на другое место. Несколько дней после этого она не разговаривала с ним.

Больше Мишка целоваться не лез, но в глубине души считал свое поведение малодушным и временами высказывал это сам себе в достаточно крутых выражениях.