Сулейман Рагимов - Сачлы

— Ну что же, счеты тоже важная вещь в финансовой работе, — улыбнулся Демиров. — Без них нельзя.

— Ага, нельзя?… — едко сказал Мешинов. — Вот видите!.. Потому-то мы и согласились стать мусорщиками, взвалили на себя две тяжести. Я — носильщик!.. Очевидно, если я не ошибаюсь, у вас здесь есть биографии всех, 07 самого рождения до последних дней… Две ноши, два тюка на мне. Один — это безбожники, или как их там?… Общество… Второй тюк — денежный амбар, сберкасса, как ее называют. Оба эти тюка, если я не ошибаюсь, — политические организации….. Вы сами отлично знаете, что фанатизм, суеверие и религия это гашиш, опиум. Так сказал Маркс, и все его поняли. Кто не понял — тот не поймет до тех пор, пока пророк Исрафил трубным звуком не возвестит о конце света. А где, если я не ошибаюсь, гнездится это самое суеверие, фанатизм, религия? Где, я вас спрашиваю?… — Мешинов постучал пальцем по своей лысой голове: — Если только я не ошибаюсь, здесь — в голове. Так вот, раньше, если я не ошибаюсь, мы видели наших недругов, врагов глазами, воочию. И не только видели, — мы не дали им долго трепыхаться, окружили с четырех сторон и уничтожили… К чему это я говорю?… А к тому, что хотя обе эти мои должности маленькие, но они политические!.. Это вам не роно, не школа, где ты даешь готовую книгу — и тебе по готовому читают… Это тебе не лесхоз, не лес, где ты прибежал на стук топора, задержал порубщика, отругал и отпустил на все четыре стороны. Это тебе и не колхозы, которые мы давно создали и где уже нет никаких трудностей. Теперь каждый крестьянин нашел свою дорогу и идет прямо по ней — гладко, хорошо. Они сеют, жнут, а земельный отдел цифры пишет. Затем они складывают эти цифры и отправляют их туда, вверх. А мои обе организации, я повторяю, — политические! И вот почему. Возьмем сберкассу. Если бы сберкассы не было, то у всех ее теперешних сотрудников урчали бы животы, все эти мои дармоеды сидели бы голодные… Раз мы наладили дело, открыли эту сберкассу, собрали туда работников — надо им платить зарплату. Иначе будет политический, скандал… Теперь возьмем религию!.. — Мешинов навалился грудью на край стола и начал опять листать свой блокнот. Ему очень хотелось поучить Демирова. Он извлек из кармана огрызок карандаша, отметил что-то в блокноте, продолжал: Кажется, если я не ошибаюсь, стоит предрассудкам и фанатизму войти в силу, головы человеческие затуманятся. Это совсем как в высоких горах, поднялся туда и видишь: вершина огромной горы окутана туманом, ее совсем не видно. Так и человеческая голова. Если с туманом не может справиться огромная гора, что тогда с ним может поделать бедная маленькая, как дыня, человеческая головка?! Так что же хуже — религия или туман? И то, и другое. В туман плохо в горах, а человеку плохо, когда у него туман в голове. Словом, если я не ошибаюсь, кажется, все ясно. Не зря же мы работаем, не зря мы поставлены на этот участок? Конечно, понять нашу работу может лишь тот, кто сам много трудится, проливает пот. Разве поймут нас те, кто пришел командовать на готовое? Кто не сеял, не жал, не пахал — тот не- знает цены хлебной корки. Если я не ошибаюсь, есть поговорка: что посеешь — то и пожнешь. Наша работа — дело нелегкое: там зашьешь — здесь рвется, здесь прихватишь — там снова дыра. Так-то!

— Очевидно, вам очень трудно, а? — задал вопрос Демиров, который уже начал терять терпение.

— Разумеется. У нас работа не то что у некоторых. Наша работа — не халва. Если я не ошибаюсь, труднее нашей работы нет. Легче воду из камня выжать, чем работать на этом участке.

— Что ж, если так, вас надо освободить от одной из этих работ, — пожал плечами Демиров. — Мы готовы пойти вам навстречу. Действительно, нельзя так перегружать человека.

Жилы на лбу Мешинова вздулись. Кровь прилила к лицу.

— Так от какой же из двух работ вас освободить? — спросил бесстрастным голосом Демиров.

— От обеих! — выпалил Мешинов.

— Почему же от обеих?

— Потому что так будет лучше!

— Но ведь нельзя без работы, нехорошо…

— Почему нельзя? Зачем нам работать?… Разве мы чего-нибудь стоим?… Мы проживем как-нибудь и без работы.

— Нет, так не годится.

— Годится. А мы поедем в Баку, займемся своей старой профессией… Что особенного? Светопреставления не произойдет. Уеду!.. Махну опять туда, на производство, где добывают нефть, где люди трудятся по-настоящему…

— А что, пожалуй, неплохая мысль… — сказал Демиров. — Если вы уже работали и нефтяной промышленности, то можно вернуться туда. Нужная, важная работа. Нашу нефтяную промышленность надо укреплять. Напишите заявление, мы обсудим его.

— И напишу! Напишу!

— Это замечательная инициатива. Нельзя не приветствовать.

Наша нефтяная промышленность испытывает постоянную нужду в опытных кадрах. Наш долг — помогать ей в этом.

Лицо Мешинова продолжало пылать. Он был вне себя от гнева. Что же это происходит?! Что творится?! Его, Худакерема Мешинова, перестают уважать, с ним не желают считаться… Да может ли быть такое?! Прежние секретари, едва заметив, что Мешинов начинает меняться в лице, мгновенно обращали разговор в шутку, вызывали курьера, просили подать ему чай, старались как-нибудь задобрить его, смягчить его сердце, поднять настроение. Они всегда и везде потакали ему, не было случая, чтобы они отозвались о нем недоброжелательно, упомянули его имя в связи с каким-нибудь неблаговидным делом.

Демиров уже почувствовал, что человек, сидящий перед ним, готов ни из-за чего учинить скандал. Что же он, секретарь райкома, должен теперь делать?… Уступить, пойти на поводу, потакать блажи?… Или дать отпор, осадить, призвать к порядку?…

«Нет, потакать самодурам нельзя, — решил Демиров. — Потом вовсе на шею сядут. Такой гусь, дай ему волю, наделает дел. Зазнаек нельзя гладить по головке. Член партии должен признавать дисциплину!»

Демиров нарушил затянувшееся молчание:

— Продолжайте, пожалуйста, товарищ Мешинов, я слушаю вас очень внимательно.

— Нет, это вы продолжайте, товарищ Демиров, — угрожающе произнес Худакерем.

Секретарь райкома вырвал из своего блокнота лист бумаги, положил перед посетителем:

— Итак, пишите заявление. Вот вам бумага… Худакерем потряс блокнотом:

— У меня есть своя бумага!

— Вижу, но у вас очень маленький блокнот.

— Потому что мы и сами маленькие люди!

— Я не это хотел сказать. На листе из вашей записной книжки заявление может не уместиться.

Мешинов зло закусил губу и принялся размашисто писать, внизу замысловато расписался. Протянул листок Демирову:

— Вот, извольте.

Секретарь долго пытался прочесть, что там написано, однако не смог разобрать ни слова. Спросил:

— Что вы здесь написали? Худакерем буркнул:

— Мы не были буржуйскими детьми…