Сулейман Рагимов - Сачлы

На терраске раздались тяжелые твердые шаги.

Солидный житейский опыт заставил разговорившегося Нейматуллаева схватить отрез шевиота со столика.

— Куда спрятать, гага?

— Засунь поглубже под тюфяк, сын кяфира! — сердито прошипел Субханвердизаде. — Заморыш пустоголовый!.. Жаль, что Мелек Манзар со своей черной родинкой досталась такому слюнтяю в удел!

— Тоже скажешь, — подобострастно хихикнул кооператор.

Тем временем в комнате появился прокурор Дагбек Дагбашев. Он был заметно навеселе. Синие глаза его пылали, на щеках то вспыхивали, то исчезали багровые пятна. Бормоча под нос невнятные ругательства, он стянул забрызганную грязью шинель солдатского образца, бросил ее на стул.

— Уметайся! — шепнул Субханвердизаде.

— А как же дело? — И Нейматуллаев глазами показал на прокурора.

— Беру на себя.

— Значит, братец, я велю Мелек Манзар-ханум сейчас же приняться за стряпню, — ликующим голоском громко сказал кооператор, направляясь к выходу. Сварим для тебя шорбу с кислинкой. Плотно поужинаешь, пропотеешь, вот завтра и вскочишь с койки молодец молодцом!..

Субханвердизаде беседовал с прокурором.

— Где шлялся?

— Гостил у той самой старухи, которая ночью летает в ступе с метлой по поднебесью! — без должной почтительности хохотнул Дагбашев. — Сказал ей: «Бабушка, заклинаю тебя своей судьбой, считай, что я, вытянув ноги, умираю у тебя на глазах!..»

При этих щекочущих любопытство намеках Субханвердизаде жадно чмокнул губами.

— Ну и что-нибудь выгорело?

— Ого, еще как!.. Рыдала, заклинала, что готова служить верно и беспорочно до скончания века, лишь бы я выпустил из тюрьмы ее единственного брата!

— И ты уже выпустил? — заинтересовался Гашем. — Как говорится: «Увидал молла голубцы и забыл про Коран».

— Зачем же мне торопиться? — с удивлением сказал Дагбек. — Сто дней уламывал и упрашивал эту упрямицу… Какой же кяфир, сын кяфира, откажется от красотки Дильбар, не насытившись ее прелестью?

— Измена! — вскричал Субханвердизаде сдавленным голосом. — Злостное использование служебного положения!..

— Хе! — Дагбашев был настроен далеко не уступчиво. — Всегда рамазан один раз в году [36] Рамазан — один из месяцев мусульманского календаря, время поста и воздержания. В данном случае звучит иносказательно: одиннадцать месяцев можно бражничать и распутничать, а в пору рамазана поститься — ред. . Не только старших, но и младших тянет на сладенькое.

— Стыдись! — сурово оборвал его Гашем. — Пользуешься в низменных целях своим положением, а делаешь вид, что стоишь на страже закона! Однако Сейфулла Заманов кое о чем уже догадывается.

У Дагбашева характер был покруче, чем у Гашема.

— Нужны, братец, доказательства! Требуются хотя бы три свидетеля. Без полноценных свидетелей вся эта болтовня — пустой орех… И красотки Дильбар Заманов никогда не доищется. На сто ворон достаточно одного меткого камня из пращи!.. Многие толкуют о распутстве Мелек Манзар-ханум, но я лично ее не осуждаю, ибо не имею доказательств.

Субханвердизаде гневно свел брови.

— Если твои глаза, пьяница, еще способны видеть, то взгляни как-нибудь на разбухшие папки у Заманова, — пригрозил он.

Дагбек с деланным изумлением оглянулся.

— Где же Нейматуллаев? Исчез, как просо в жерновах мельницы! А мне, признаться, захотелось полакомиться шорбой с кислинкой.

— Вот тебя Заманов и Гиясэддинов и смелют, как просо, — с истинным наслаждением пообещал Гашем. — Они тебе, племяннику кулака, привяжут бубенец на шею.

— Я юрист, — бесстрашно возразил Дагбашев. — Стращай этой девяткой [37] Девятка в баккара бьет все карты; открывший девятку — выигрывает — ред. других! Никто за предков, а тем более за дядюшек не в ответе.

— Тебе же поручили дело Нейматуллаева, расхитителем его прозвали, хищником, — не унимался Субханвердизаде.

— Закон подобных поступков не допустит! Твой дядя ку-у-улак!.. издевательски пропел он, явно передразнивая Гашема. — А Нейматуллаев кристально чистый кооператор, и я не позволю Мелек Манзар-ханум оросить нежные щечки слезами! Как раз Заманов намекал мне, что в исполкоме творятся безобразия.

— Это он говорил о трех тысячах пособия, какие я вручил тебе, дармоеду, осклабясь, заметил Субханвердизаде.

— Все ответственные кадры получают пособия. Не станет он привязываться к бедняку пролетарию.

Да, такого смельчака было трудно смутить…

— Ты чего разошелся? — гаркнул Гашем. — Окати-ка голову холодной водой, авось поумнеешь!

— Справедливы твои слова, братец, — безропотно согласился Дагбек, твердыми шагами прошел в соседнюю комнату, шумно заплескался там под рукомойником. Вернувшись, он взбил гребешком волосы, потемневшие от воды, носовым платком тщательно вытер лицо и руки.

— Так что же делать? — спросил он.

Обрадовавшись, что привычное чинопочитание восстановлено, Субханвердизаде распорядился:

— Арестуй директора маслозавода. Он — старинный друг Заманова, всегда обедают вместе. Проведи внезапную ревизию. Безусловно, обнаружится нехватка!.. Не может быть, чтоб директор не сдабривал маслицем кушанья, подносимые Заманову. Вот мы и бросим тень на принципиального и неподкупного Заманова, мечтательно заметил он.

— Не годится, — подумав, сказал Дагбек.

— Почему же не годится?

— Потому что это пустяки, и никого они не заденут, не запятнают. — И Дагбашев встал, давая этим понять, что беседа окончена.

— Подожди, — схватил его за полу френча Субханвердизаде. — Куда? Видел нашего «лесного друга»? У Зюльмата был?.. Как, его все еще кормит и ублажает твой дядюшка, почтенный Гаджи Аллахъяр?

— Ну, был. Ну, видел, — нехотя ответил Дагбашев.

— Когда? Где? В котором часу? — Теперь Гашем и Дагбашев словно поменялись ролями.

— Я ехал мимо скалы Ак, пробирался сквозь густой можжевельник… Милиционера Хосрова я оставил в деревне.

— Так, так, — понукал его Субханвердизаде.

— Кругом густой лес, тишина. В ушах звенит… Смотрю, из-за камня торчит дуло винтовки. Признаюсь, испугался, придержал коня… Но протянуть руку к нагану уже поздно. Подумал: в горах «лесных братьев» немало, — кто в суматохе отличит меня от Заманова? Всадят вот сейчас в ребра пулю и унесут мою старенькую серую шинель. Да еще кожу с меня сдерут, набьют ее навозом. Сижу в седле неподвижно, боюсь пошевелиться, вот-вот конец…

— Э, не мямли, ради аллаха, не мямли!

— А со всех сторон в лесу слышатся посвисты, и, конечно, не птичьи… Окружают меня, берут в тиски. Даже небо вдруг почернело от страха за мою судьбу. Но дуло винтовки неожиданно исчезло, из-за кустов вышел Зюльмат, снял меня с седла, обнял и, будто соль с моего лица слизывал, всего покрыл поцелуями. Не мешкая, я отдал ему все полученные от тебя, братец, «зернышки»… — нараспев, словно урок отвечал учителю, рассказывал Дагбашев.