Сулейман Рагимов - Сачлы

И действительно, ни на станции, ни в дороге, ни на базе обычно ничего не пропадало. Благодаря этому Нейматуллаев прослыл рачительным хозяином, «красным купцом».

— Да, да, товарищи, наш кооператив не знает ни усушки, не утруски! победно восклицал на совещаниях Бесират, а когда в зале раздавались дружные рукоплескания, скромно, но с достойным видом раскланивался.

Но внимание Нейматуллаева было поглощено не этими хлопотливыми, но несложными делами, а установлением дружеских отношений с ответственными работниками района.

Если прибывал на работу новый прокурор, или финансист, или инженер, прокладывавший в горах дорогу, то Нейматуллаев незамедлительно посещал приезжего на квартире, грустно озирал пустую комнатку, чемоданы и узлы, сваленные грудой на полу, и горько усмехался.

— Преклоняюсь перед энтузиазмом, товарищ! Ценю ваше бескорыстие! — говорил он, часто мигая, словно собираясь заплакать от умиления. — Но все-таки жить в таком сарае высокопоставленному государственному деятелю непристойно… Ведь к вам супруга скоро приедет с детишками! Нет, нет, я не допущу такого надругательства над лучшими кадрами района.

И если новоприбывший не отличался проницательностью, не чувствовал подвоха, не дорожил своим добрым именем, то уже к вечеру квартира его была чисто вымыта и выскоблена кооперативными уборщицами, заставлена добротной мебелью, шкафы были набиты посудой.

Да, Бесират был ловок, бдителен, умел вовремя закрыть брешь и с наличностью в кассе, и с товарами на базе, и пользовался неограниченным доверием, и благоденствовал, жил припеваючи, да еще кое-что откладывал на черный день.

Жена его Мелек Манзар-ханум усиленно скупала золотые монеты, золотые часы, золотые браслеты и пояса, и все эти сокровища умный Нейматуллаев хранил в сундуке, разумеется, не у себя дома, куда могли нагрянуть с обыском, а у свояченицы-ворожеи, живущей в неприметном домике, обнесенном высокой каменной оградой.

Вернувшись сегодня со станции, Бесират заглянул на минутку в правление, подписал кое-какие срочные бумаги, обошел магазины, амбары, склады, узнал о затянувшейся болезни Субханвердизаде, дал не очень-то скучавшей в его отсутствие Мелек Манзар-ханум указания о неотложных делах…

И, надежно спрятав под пальто отрез дивного шевиота, нахлобучив на глаза папаху, он отправился в гости, невзирая на разбушевавшуюся непогоду. На улице было грязно, скользко. Водосточные трубы выбрасывали ему под ноги пенистые потоки. Густой непроницаемый туман закутал горы. Лишь раскидистые дубы-великаны стояли, не теряя обычного достоинства: тугие капли дождя скатывались по их шатрам, не успевая проникнуть в листву.

Благоразумный Нейматуллаев решил сперва навестить Кесу, дабы выведать свеженькие новости, осведомиться о здравии хозяина: пришло ли долгожданное улучшение или таинственная болезнь все еще не отступает?

Забившись в свою каморку, Кеса под дремотное мурлыканье раскинувшегося на подушке кота упражнялся в умении подписываться, скреплять подписью циркуляры и документы того учреждения, которое ему предстояло в ближайшем будущем возглавить… Мастерство, художественность начальнической подписи, по мнению Кесы, являлось основой служебного авторитета ответственного работника.

То и дело слюнявя кончик коротенького обгрызенного карандаша, Кеса прилежно покрывал листы бумаги каракулями. «Мне нужно придумать подпись заколдованную, чтоб была прочнее любой круглой и даже гербовой печати, твердил себе Кеса. — Зачем начальнику грамота? Пусть бухгалтеры и никчемные секретари, такие, как бедняга Абиш, владеют грамотой, а мне нужна закорючистая подпись, чтобы в ней сам черт не разобрался!»

— Эй, Кеса, сын Кесы! — негромко окликнул его из-за двери Нейматуллаев, сдувая с отвисших усов ртутные капельки дож-Ля. — Отворяй!

Со вздохом оторвавшись от милого сердцу занятия, Кеса отомкнул дверь, впустил вымокшего, залепленного грязью кооператора.

— Калоши принес? — спросил он, не желая тратить время на приветствия.

— Будут тебе и калоши, — сказал Нейматуллаев, снимая и вешая на гвоздик пальто. — Как там-то? — И кивнул на перегородку, за которой в темноте и духоте страждал Гашем.

— Мне обыкновенные калоши не нужны, — деловым тоном заявил Кеса. — Мне нужны калоши открытые, для сапог!

— Да ты что, буржуй?

— От такого слышу! — отрезал Кеса, пачкая себе губы чернильным карандашом, и снова принялся пятнать бумагу извилистыми завитушками.

— Что за несчастье разразилось над нами, братец? — дрожащим голосом спросил Нейматуллаев, оглашая комнату горестными вздохами.

— Болен, болен я, Бесират! Горе мое велико! — тяжело дыша, сказал Субханвердизаде.

«Не приведи аллах, Гашем-гага помрет! Как же это отр-азит-ся на моей судьбе? — с лихорадочной быстротою думал Нейматуллаев. — Каково мне придется в руках Демирова и этого татарчонка? Кажись, они вдвоем начнут выдергивать мне усы волосок за волоском!.. Притом ни один из них не отведал приправленного шафраном плова — изделия моей Мелек Манзарханум!..»

Окутанный покрывалом скорби, Бесират положил на столик у изголовья кровати отрез великолепного шевиота — подарок страждущему, сложил руки на груди и завел проникновенно:

— Ай-ай-ай, мотор из металла и тот перегревается! Ком же это нужно, чтоб ты, братец, рубил топором свое же здоровье? Может, ты хочешь поужинать?

— Ничего мне уже не надо!

— Как можно!.. Да ведь моя Манзар лучше, слаще всех районе готовит не только плов и довгу, но и шорбу из цыпленка с алычой для кислинки!

Действительно, Мелек Манзар-ханум не раз приносила Гашему в фарфоровой миске превкусную шорбу и прочие лакомые яства, и кормила его с ложечки, как дитятю, и оправляла постель…

Но шорба Манзар-ханум была Гашемом уже сполна испробована, и теперь его тянуло к едва-едва распустившемуся бутон к благоуханной розе, — сорвать бы цветок, поднести к своему мясистому носу с раздутыми ноздрями, опьяниться ароматом Сачлы, о дивноликая!

Однако Нейматуллаев настойчиво навязывал братцу и шорбу и Манзар-ханум, полагая, что Гашем в конце концов не отвергнет дара, — «верблюд мечтает о дальнем луге, а пасется там, где ближе…».

Но, зевнув раза два подряд, Гашем-гага наотрез отказался и от шорбы, и от аппетитной ханум.

— Прокурор затевает дело, — как бы случайно обронил он.

— Что, или кошка отгрызла нам язык? Неужто мы бессловесные? — громовым голосом воскликнул Иейматуллаев, побледнев от возмущения.

— Дело не в языке, а в удобном поводе, — сказал Субханвердизаде, сильно закашлявшись. — Не забудь, братец: в чьих руках рукоять меча, тот и будет рубить в схватке!

— Это я понимаю, — с мрачным видом согласился кооператор. — Раскрыв пасти, как акулы, завистники хотят меня проглотить живьем!.. Да и взять ту же Афруз-баджи, супругу выскочки Мадата, — ведь она буквально на ножах с моей Манзар-ханум. Почему, дескать, жена кооператора меняет шелковые платья трижды на день? А могла бы догадаться, что ее Мадат только вчера начал работать, а я, как Фархад [35] Каменотес Фархад — герой поэмы Низами — ред. , столько лет дроблю ломом скалы в горах!.. Детей у нас нету, не благословил аллах! Куда же мне тратить свои законные премии, как не на украшение любимой женушки? Вот я сегодня привез тысяч на десять самых редких тканей, так неужто должен выложить их Аруз-баджи, а не обеспечить ими руководящие кадры?