Виктор Малыгин - По дороге в завтра

— По шубе видно, снабженец, — уточнил Бабкин, почтительно приложил ладонь к беретке, метнул глазами в сторону и, крикнув «Валя!», сорвался с места.

Истомин увидел неподалеку маленькую худощавую девушку в черной цигейковой шубке, в коричневых на низком каблуке полуботинках. Она шла мелкими шагами, сгибаясь от тяжести чемодана, который неумело держала в чуть вытянутой вперед руке. Казалось, будто не она несла чемодан, а он тянул ее за собой. Поравнявшись с девушкой, Бабкин ловко перехватил ее ношу, гаркнул:

— Носильщик! Живо такси. В гостиницу «Москва»!

В сплошной массе людей трудно было сосредоточиться на отдельных лицах. Истомин замечал лишь, как куцая кепчонка Букреева возникала там и тут среди множества других кепок и шапок да развевался над головами яркий шарф долговязого Бабкина. Он с трудом пробирался через людской поток, временами останавливался, спрашивал:

— Вы откуда, ребята?

— Из Прибалтики, — отвечали ему.

— Из Тулы…

— Из Горького…

Денисов хотел разыскать старших по вагонам. Но как раз в это время из общего гвалта стали вырываться их голоса:

— Москвичи, к головному вагону!

— Воронежцы, ко мне!

— Ленинградцы, сюда!

Тем временем вагоны окончательно освободились от пассажиров. В тамбурах с распахнутыми дверями стояли осиротевшие проводники. Новоселы, прощаясь, кричали им:

— Не скучайте без нас!

— Везите скорее пополнение!

В ответ проводники махали флажками.

Прошло несколько минут, и москвичи, рязанцы, воронежцы, ленинградцы оказались все вместе в небольшом, по-зимнему скучном привокзальном сквере, плотным живым кольцом окружив штабель старых шпал.

На шпалы поднялся Денисов и, когда толпа несколько угомонилась, открыл митинг.

Высокий плечистый Истомин, хотя его и так было видно со всех сторон, тоже взгромоздился на штабель, начал всматриваться в толпу. Постепенно из общей массы стали проглядывать лица. В стороне у забора Семен Михайлович увидел Дрожкина. Рязанский паренек сидел на сундуке, видимо, боясь расстаться с ним. Затем взгляд Истомина остановился на девушке в цигейковой шубе. Она, как заводная игрушка, дергала плечами, приплясывала на месте. Мелькнула кепчонка Букреева. А вон и тот долговязый с шарфом через плечо…

Секретарь парторганизации поздравил молодежь с благополучным прибытием, пожелал удач на новой земле и предоставил слово директору совхоза. Семен Михайлович откашлялся, чуть откинул крупную голову.

— Степняки!.. — начал он и сделал паузу. — Я называю вас так потому, что с этой минуты вы все работники совхоза, носящего имя «Степной»… Я наблюдал, как, ступив на новую землю, некоторые из вас перевели стрелки часов и облегченно вздохнули: «Вот и конец»… Нет! Это только начало. Впереди у нас большая и нелегкая дорога. — Истомин снова чуть помолчал и громче обычного заключил: — Испытания ждут нас! Но ведь цель-то какая перед нами! И каким бы трудным ни был путь, человек одолеет его, если знает, что идет на доброе дело!

В разных местах зааплодировали. Кто-то крикнул: «Ура!» Возглас этот усилился, покатился из конца в конец, по скверу.

На трибуну поднялся доброволец латыш Ян Калянс — среднего роста, плотный, медлительный в движениях. Денисов объявил:

— Слово товарищу Калянсу!

Тут же послышались голоса:

— Давай, Ян, закати речь.

— Тише же!

— Давай, давай, Ян!..

— Ладно, скажу речь, — пообещал Калянс и снял шапку.

Стало тихо.

— Нам Родина наказала дать жизнь новой земле, — заговорил Ян. — Чтобы не ветры и морозы, не звери и птицы были ее хозяевами, а человек.

Говорил он негромко, медленно, с трудом подбирая слова и как бы вслушиваясь в них. Но, как это нередко бывает зимой в притобольских степях, внезапно налетел откуда-то ветер, застучал костями ветвей черных деревьев, заголосил, взвихрил над сквером снег, и Калянс, словно собираясь вступить в поединок с ним, весь напрягся, энергично взмахнул рукой, в которой держал шапку, повысил голос до крика:

— Как этой метели не остудить наших сердец, так никакой силе не остановить нас…

Паровозный гудок заглушил его голос… Сотни голов одновременно повернулись к железной дороге. А паровоз, шумно вздохнув, зашипел, вагоны вздрогнули, и порожний поезд, сопровождаемый воем ветра, нехотя пополз в ту сторону, откуда только что приехали добровольцы.

Лишь под вечер Денисов выбрал время, чтобы навестить общежитие. Там стоял полумрак, электролампочки хотя и висели под потолком, но не загорались: не было бензина для движка. Николай Тихонович видел серые голые стены, закопченный черный потолок, который так и не удалось побелить… Пахло сыростью. Тесно поставленные койки, тумбочки да несколько табуреток составляли все убранство общежития. Всюду — на тумбочках, на кроватях, на полу — в беспорядке валялись вещи, и от этого общежитие походило на большой, переполненный пассажирами захудалый вокзал.

Немного оглядевшись и осторожно ступая, чтобы не споткнуться, Денисов направился от двери по узкому коридору, между выстроившимися в длинные ряды кроватями.

На табуретках, чемоданах и сундуках сидели, разбившись на группы, новоселы. Иные слонялись в одиночку. И так как все они были примерно одного возраста, преимущественно до двадцати пяти лет, то с первого взгляда казались одинаковыми, как новобранцы в казарме. Денисова они не замечали, во всяком случае не обращали на него внимания. В разных местах разговаривали кто спокойно, вполголоса, а кто возбужденно и громко, до крика. Порой образовывался такой гул, что невозможно было расслышать отдельные голоса.

Николай Тихонович остановился, увидев Букреева. Тот сидел в матросской тельняшке на фанерном ящике рядом с Дрожкиным и что-то рассказывал. Говорить ему помогали руки, глаза, голова, чуть прикрытая кепчонкой. Вот он обвел взглядом стены, сказал:

— Полюбуйтесь, полюбуйтесь, покорители земли, своим пристанищем! — Сунул большие пальцы под мышки, картинно откинул голову. — Весьма, весьма рад, что вы довольны приемом. — Он сжал губы, захлопал руками по бокам, прокукарекал, внезапно объявил: — Концерт окончен. — И, ударяя себя ладонью по шее, начал так прищелкивать языком, будто отрывисто, отчетливо зарукоплескал.

Коля Дрожкин с белыми вихрастыми волосами, свисавшими, как им хотелось, от макушки вниз на лоб и виски, бессмысленно улыбался и, вытаращив глаза, с ребячьим любопытством смотрел в рот Букрееву. Михаил ткнул его пальцем в живот, спросил серьезно:

— Поди, жалеешь, что не послушался жены и уехал из дома?

— Какая там жена? — конфузливо, но степенно ответил Дрожкин.

Вокруг расхохотались.

«Эти, пожалуй, унывать не будут», — решил Николай Тихонович и подошел ближе. Дрожкин смущенно заерзал на ящике, встал.