Александр Старостин - Второй круг

— Какая же это игра? Раньше это иначе называлось. Свинство это, Коля. За такие шуточки, извини, морду бьют.

— Ничего страшного. Его ведь не понизили, и я об нем ничего плохого не сказал.

— Ой-ёй-ёй, компания! — скривился Филиппыч. — Мельтешня!

— Да ни черта ж ему не было! Ты чего? Тут, извини, все чисто, как у голубя. Но, думаю, этого мало. Надо еще кого-нибудь разозлить. И говорю его любимцу Прыгунову: «Ты в Мюнхене бывал?» — «Бывал». — «Денег в валюте подзаработал?» — «Подзаработал». — «Больше не поедешь». Его, бедолагу, чуть кондратий не хватил. Уж он, я знаю точно, против меня весь цех восстановил. А еще однажды Иван Петрович похвалил Чика: «Так держать!» А я возьми и ляпни: «Техника теперь другая. Да и отдел расшифровки полетов не спит».

— Ой-ёй-ёй, компания! — вздохнул Филиппыч. — Мелкота!

— Чик на меня только глазом сверкнул и на Термоядерного зыркнул, а тот голову наклонил: понял, мол, вас, шеф. Остальных я решил не трогать: нельзя переигрывать. Я надеялся, что меня и в партком Базы не выберут, однако по инерции выбрали. С другой стороны, я побаивался, как бы Иван Петрович не оказался не в курсе дела. И я намекнул ему, что существует некоторая оппозиция, которая ставит своей целью мое переизбрание. Но намекнул об этом за день до собрания. Вначале я не хотел ему вообще намекать. Но он бы тогда рассердился, если б совсем ничего не знал, и, рассердившись, повернул бы собрание куда хотел. Он спорить умеет. Словом, я всех перехитрил. И все чисто, как у голубя. И давай по этому поводу выпьем.

— Очень ты меня, Коля, рассмешил, — сказал Филиппин без улыбки, — давно так не смеялся. Ух, какой ты, однако, хитрый! Ну, всех перехитрил. Святая простота. Я думаю, что Иван Петрович узнал о твоих художествах — вот и весь сказ.

Друзья перешли к разговорам вообще.

Вспомнили бортмеханика Нерина.

— Вот и пусть теперь покрутится, — сказал Николай Иванович, — герой! А чего там героического? Запланировало начальство — вот и герой. А мог бы и другой экипаж этот рейс выполнить.

— Не знаешь ты этого дела, — возразил Филиппыч, — ты в летном деле ни черта не соображаешь, Коля. С Ванюшкой всё по-честному. Поверь, с ним всё по-честному. И прежде чем тебе доверят такой перелет, ты соверши-ка, дорогой мой, тысячи самых серьезных рейсов, и чтоб все было в норме. Ведь не всякий экипаж пошлют… А лететь должен был я. Вот какое дело. Я должен был тогда лететь на Героя.

— Как? — искренне удивился Николай Иванович.

— А так.

— Отчего ж не полетел?

— Штурман заболел.

— Так вы-то, экипаж, здесь при чем?

— А при том, что не болей не вовремя! Еще, правда, кое-кого смущал мой возраст, но это так… Словом, с Ванюшкой все справедливо и по человечности. Да и вообще он парнишка неплохой. Хороший он малый. Ей-богу! Сколько я с ним летал! Знаю. Парень он что надо. Побольше бы таких ребят. И в войну мы вместе летали, и суда проводили, и падали. Он самый настоящий герой.

Николай Иванович задумался.

— А помнишь, Коля, как наш командир потерял свой орден, а ты ему сделал такой же? — спросил Филиппин.

— Только металл был другой. А потом ведь нашелся орден-то.

— Ну да, а он все твой таскал. Твой был не хуже.

Николай Иванович махнул рукой: чего, мол, об этом толковать!

— Ну а куда ж тебя теперь? — спросил Филиппыч.

— Я так полагаю, в смену Росанова: у него вакансия инженера. Помню, он работал у меня на участке — шалопай шалопаем, а теперь я перед ним вытягивайся во фрунт.

— Он малый неплохой. Грамотный. А как Лепесток-Петушок упорхнул в Индию, смену прямо не узнать. При Лепестке смена была не коллективом, а толпой арестантов.

— Ну а зачем он, этот твой любимец Росанов, стал поливать на совещании летное командование? Зачем покатил тачку на Мамонта? Зачем он на свое командование накинулся и на отдел перевозок? Кто его за язык тянул?

Филиппыч заулыбался.

— Это он правильно. Это он молодец. Так должен поступать каждый. И он не просто поливал всех и вся, а придумал и мероприятия. И нечего летать самолетам без груза. Вот, понимаешь, шагаю по улице, мимо идут самосвалы, воздух отравляют — не продохнуть. И все пустые. И это по главной-то улице. Не по-государственному!

— Но ведь клиенты оплачивают рейсы. Деньги-то все равно идут на баланс подразделения.

— Коля, кончай так рассуждать. Это просто государство из одного своего кармана перекладывает деньги в другой. А ведь можно в пустой ероплан загрузить чего-нибудь. Экономия. Надо, Коля, по-государственному подходить к этому делу, а не Со своих узколобых позиций. Молодец этот Росанов. А как припечатал грамотно. И не придерешься. Бедный Мамонт даже в нос затрубил от злости. Вообще у Мамонта имеются отдельные недостатки. Имеются. Я ему уже говорил. Это он может кого угодно провести, даже, «самого» Ивана Петровича, но меня не проведет… А еще вспомни, Коля, Ленина. Он, вспомни, никогда не позволял нашим врагам упиваться критикой наших неудач и ошибок. Он сам вскрывал недостатки и показывал пути к их исправлению. Так-то!

— Этот твой Росанов молчал бы как рыба, если б знал, что Ванюшка внес его в списки претендентов на летную работу. Иван с ним познакомился на Севере. Ну и они как-то подружились. Иван, как и ты, якшается и со старыми и с малыми. А теперь Мамонт сделает одно движение пальцем — и Росанову не видать летной работы как своих ушей. И в самом деле, сиди, не мути воду. Есть люди и поумнее тебя.

Филиппыч засмеялся.

— Пусть твои «умные» доказывают свой ум не кулаками. Все, что сказал Росанов, правильно. И еще. Ведь он знал, что его внесли в списки.

— Как так?

— А я ему сказал. Ну не прямо сказал — намекнул.

Ведь один раз его уже вычеркнули. Я ему потом и говорю: «Чего ж ты вылез на трибуну? Вычеркнут ведь из списка. Сказал бы все, что думаешь, Нерину, он бы и выступил: ему терять нечего». А он мне: «Филиппыч, нельзя же надеяться на кого-то. Даже на героя. А вдруг бы Иван Ильич не захотел говорить? Раньше говорили: «Не надейся на князи и сыны человеческие…» — Филиппыч нахмурился и поглядел на своего друга. — Погоди-ка, а может, ты недоволен, что он не пойдет на борт и ты останешься под его началом?

— Вот еще! — буркнул Николай Иванович, — да мне инженером работать лучше: к технике ближе.

— Вообще ты молодых не ругай. Они неплохие. Вот только малость избалованы да насмешливы, но грамотные. И понимают, что почем. Вот только трудностей на них выпадает все меньше и меньше. И это плохо. Как бы не зажирели. А то будут валяться, да читать спортивные газеты, да слушать непотребную, сворованную музыку. Нужны трудности. Они зеркало, в котором отражается душа человека. Так-то!

Люба продумала все. Прежде чем позвонить Войтину, она обошла дом, отыскала в скверике скамейку, где можно будет потом посидеть, продралась сквозь кусты к автомобилю «Лада», поглазела на номер и долго, задумчиво смотрела на окна дома, стоящего рядом. Потом плюнула на багажник автомобиля и направилась к телефону.