Александр Старостин - Второй круг

— Хорошо бы, конечно, съездить за кордон, — согласился Росанов, — любопытно поглядеть, как там люди живут. А то ведь живешь и не знаешь ни черта. Доморощенная мудрость недалеко ушла от глупости. Так, кажется, сказал один товарищ?

— Но главное — заработки. На данном этапе материальная заинтересованность имеет немаловажное значение в деле нашего, значит, строительства. Я оттуда через два-три года приеду на собственных колесах. Разве это плохо?

— А что вы делали, чтоб вас послали туда?

— Ну как что? — задумался Петушенко. — Ну, отличная работа. Чтоб, главное, никаких нарушений. Политическая грамотность — газеты. Ну и, конечно, высокий моральный уровень. Чтоб насчет пьянки и баб — ни мур-мур. Ну и на собраниях надо выступать, бия себя в грудь, чтоб видели, что ты, значит, болеешь за производство. Все должно — быть по-умному.

Петушенко и Росанов забрались в кабину самолета. Петушенко занял кресло командира (он и тут не забывал о субординации) и закурил.

— Главное, чтоб тихо и по-умному. И в самолетах кури осторожно.

— Я в самолетах вообще не курю. Если я курю, то как же требовать от других?..

— И если убрано, не оставляй окурков в пепельнице, — перебил его Петушенко. — Все должно быть тихо, как украинская ночь…

Росанов поднялся было уходить, но Петушенко остановил его, тонко ухмыльнувшись.

— Все можно. Погоди-ка. Все! И курить, и пить до потери пульса, и насчет баб можно так, чтоб перья летели. Только тихо. Моральный кодекс должен быть на недосягаемой высоте. И я тебе ни хрена не говорил. Понял?

— Так точно!

Росанову надоела болтовня Петушенко. Он сказал:

— Пора заняться высотной системой.

Не успел он отойти от самолета, двигаясь в противоположную от Петушенко сторону, как откуда-то выскочил Строгов. Росанову показалось, что он прятался за колесом.

— Как дела, инженер? — спросил Строгов, улыбаясь своей героической улыбкой.

— Да вот думаю, что там с высотной системой.

— А-а.

— Давайте-ка займемся ею.

— Можно… Скоро ли наш Петушок-Лепесток упорхнет в голубую даль?

Строгов помахал руками, изображая взмахи крыльев.

— Не знаю. Ему жениться нужно.

Строгов нахмурился, как будто вспомнил о чем-то неприятном, но тут же снова заулыбался.

— Да, плохо Лепестку. Надо ему и в самом деле срочно найти бабенку. А как из кожи лез! И в грудь себя бил, и моральный уровень поднимал, и с пьянством боролся. Как Мишкин. И все у него всегда будет в норме. Ведь он с такой стороны подходит к самолету, откуда рукой не дотянешься. Выговоров получать никогда не будет. А ты будешь. Я бы на твоем месте кинул его за борт, сделал бы ему «козу».

Строгов захохотал.

— Как это — козу?

Строгов для пояснения сделал двумя пальцами — указательным и мизинцем — «козу» и пошевелил «рогами».

— За борт истории кинул бы его, как Стенька Разин княжну. Швыр ее за борт истории — и привет вам! Шучу!

Строгов нахмурился.

— Вначале проверим систему на герметичность, — сказал Росанов, — может, там дырка в трубопроводе, а мы будем мудрить. Как вы думаете?

Строгов разобрал «козу» и почесал бывшим «рогом» лысину.

— Там, конечно, может быть все просто.

На бетонке, освещенной десятками прожекторов, двигались десятки длиннейших теней, создавая ощущение многолюдства и шороха. На горизонте все еще алела закатная полоса. Росанов свернул к телефонной будке и вызвал к самолету установку для запуска двигателей и техника по электрооборудованию.

— А я не умею кидать, — сказал он, подходя к Строгову, — даже не знаю, как это делается.

Ему было любопытно, что скажет Строгов.

— Проще простого. Одно движение — и ку-ку!

Росанов поглядел на Строгова ободряюще. Тот продолжал:

— Одного мы уже кинули — Ваню Ломова. Такой был орел, а полетел как княжна в набежавшую волну. — Строгов засмеялся. — Я вообще-то шучу, товарищ инженер, — сказал он, вдруг нахмурившись, — Лепесток нас всех вполне устраивает. Устраивает по всем параметрам и на всех режимах полета, особливо слепого полета, если не знаешь, куда летишь. Отличный человек, прекрасный товарищ, энергичный, политически грамотный, морально устойчивый, непьющий, язвенник. Чего еще нужно? Пусть живет и здравствует на благо и процветание нашей родной смены номер два. И мы, в нашем лице, окажем ему всемерную поддержку во всех его благородных начинаниях… Да мы для него как для отца родного! — Строгов изобразил слезу в голосе.

Росанов слушал и словно бы поддакивал, а Строгов все говорил и говорил, то посмеиваясь, то злобясь, то пуская слезу умиления. В его сощуренных — он все смеялся — глазах светились острые точки. Росанов делал «безоблачное», непонимающее лицо.

«Так чего же ты хочешь, старый пес? — думал он. — Может, хочешь «назначить» меня на место Петушенко, а потом и вертеть мной? Зачем тебе это, старому дураку? Может, просто любовь к шахматной игре? Ваню Ломова кинули потому, что нашли у него слабое место, а этого труднее взять: морально устойчив и пьет аккуратно».

— Вообще я, товарищ инженер, шучу. Ведь я шутник. — Строгов неестественно захохотал, показывая, что он шутник.

— Конечно, понимаю. Я ведь не побегу докладывать, как вы играетесь словами. Правда ведь? Я вообще тоже шутник и люблю игру и шутки, когда они смешные. Но давайте-ка займемся высотной системой. Вон и долгожданный электрик рулит в нашу сторону.

Они возились с дефектом всю ночь.

Самолет должен был вылететь утром.

Общее дело сблизило их, и к утру они почти нравились друг другу.

А Строгов и в самом деле знал все. Во время перекуров что-то рассказывал, поражая Росанова своими познаниями.

— Наш начальничек, — говорил он, — имею в виду товарища Чикаева, должен был встречать тещу на Курском вокзале. Понимаешь? Старуха из почтения перед нашивками величает его по имени-отчеству и обращается на «вы». И только он уехал на Курский — это было шестнадцать часов с минутами, — а тут карьерист Мишкин сжег самолет. Чик звонит в ПДО, а ему и говорят о таком деле. У него по этому поводу сердце — валидол, валокардин, нитроглицерин…

— Откуда вы все это знаете?

Строгов в ответ только хитро улыбался и грозил пальцем: спокойно, мол, товарищ инженер. Тихо!

— Ну а бабенку чикаевскую я видел однажды. На ней, значит, джинсы, и на заднице вышито сердце.

— Да?

«Нет у Любы на заднице сердца», — подумал Росанов: его стала подавлять чрезмерность строговских «знаний».

— А Линев, начальник участка, ждал ордена, и получил втык…

— Какого ордена?

— «Знак Почета»… Линев-то, между прочим, недолюбливает Ивана Ильича Нерина. Ну который Герой… Они, понимаешь ли, вместе начинали работу в авиации еще в тридцатые годы… Нерин был, правда, сперва молотобойцем, потом в цирке боролся — изображал богатыря. Потом инструктором по парашюту. Они вместе проходили медкомиссию, и Линева зарубили, а Нерин стал бортмехаником и через какие-то три года хапнул Героя. А Линев, бедолага, сдирал с его самолета все лишнее. Даже теплоизоляцию содрали для уменьшения полетного веса. Везли один бензин. Весь фюзеляж был заставлен дополнительными топливными баками, экипаж забирался в кабину по-пластунски, под потолком. Ну а потом они любили одну девицу-парашютистку. Само собой, она Линева послала подальше…