Юрий Абдашев - Ветер удачи

На пеленки для Нюсиного сына Кирилл пожертвовал новые портянки. Согревшись возле печки, молодая женщина сняла наконец свою траурную шаль. Волосы у нее были расчесаны гладко, на прямой пробор, и заплетены в косу.

Костя вскипятил воды. Он отдал весь свой небольшой запас марганцовки, который хранился в их аптечке, индивидуальный пакет и чистое полотенце, чтобы тетка Анисья могла сделать Рюмкину перевязку.

— А ведь он про Конева говорил, — сказал Кирилл, когда ребята остались одни.

— Я это, дорогой, сразу понял, — ответил Костя. — А винтовку у этого Рюмкина отбирать нет смысла. Шпиона с простреленной рукой в наш тыл не зашлют.

— О чем речь, — согласился Кирилл.

— Скажу по секрету, — добавил Костя, — я давно, еще с первых дней, зажал немного яичного порошка. Ну две-три горсти, как неприкосновенный запас. Женщины все-таки, ребенок, боец раненый — наш товарищ! Отдадим?

— Они, однако, через несколько часов в роту придут, — с присущей ему практичностью заметил Федя, — а нам службу нести.

— Раненый, понимаешь? — повысил голос сержант.

— Ты что, чурбан бесчувственный? — спросил Кирилл.

— Не чурбан я и не жадный вовсе, — ответил Федя. — Только морда его мне не нравится. Глаза прячет.

— Вот шарахнут тебя, посмотрим, в какое место сам глаза втянешь, — разозлился Другов. — Помнишь слова твоего капитана? Глаза — это лирика. Я одно вижу — худо человеку.

— Понимаешь, дорогой, — уже спокойно обратился к Феде сержант, — нам так нельзя: лебедь — в облака, щука — в воду. Мы как альпинисты, все в одной связке…

Боец стонал, корчился от боли, пока женщина отмачивала, отдирала присохшие старые бинты. Рука у него распухла и покраснела. Ему действительно нужно было скорей добраться до санбата. Закончив перевязку, тетка Анисья накормила Рюмкина и дала ему чаю. Потом посмотрела на Федю, на Кирилла и прерывисто вздохнула:

— О-хо-хох, господи, ну каки ж с вас вояки? — Глаза ее вдруг повлажнели, и она провела по ним жесткой ладонью. — Дети, совсем дети! Вам бы в казаки-разбойники играть.

— Что вы, тетушка Анисья, — серьезно возразил Другов. — Мы те самые три кита, на которых мир держится…

Женщины поели сами, перепеленали, напоили из рожка молоком ребенка и снова тронулись в путь. Коза, как собачонка, привычно плелась за ними на поводке. Эти женщины внушали ребятам какое-то сложное чувство. И трудно оказать, чего тут было больше: удивления, жалости или восхищения…

…На этот раз приезда старшины ждали не без трепета. Может, и теперь ПНШ найдет к чему придраться? Но все обошлось как будто. Капитан не подавал голоса. Остапчук привез письма Шония и Силаеву. Только Другов ничего не получил ни от Галки, ни от тети Оли. О том, что с ними могло одновременно что-то случиться, он и не помышлял, но скверная работа почты говорила о том крайнем напряжении, которое испытывал транспорт, и о долгом кружном пути, что предстояло проделать письму от Москвы до Кавказа.

Зато им доставили зимнее обмундирование: ватные штаны и телогрейки, еще хранившие запах интендантских складов, белые, похожие на комбинезоны, маскхалаты с капюшонами и матерчатыми чехлами для рукавиц, просторные «черчиллевские» ботинки с круглыми загнутыми вверх носами и теплые байковые портянки. Пилотки ребятам заменили на меховые ушанки, хотя и «БУ», но тем не менее вполне приличные с виду и главное — теплые. Для часового привезли овчинный тулуп до земли с громадным воротником и — чудо из чудес — валенки! Растоптанные, с новой подошвой, прошитой толстой дратвой. И где их только раздобыл Остапчук на этом благословенном юге?

Из специального снаряжения они получили старенький бинокль, метров пятнадцать страховочной веревки и, наконец, самое главное — фляжку чистейшего медицинского спирта.

— И закуска в мэнэ е, — похвалился Остапчук, доставая завернутый в бумагу изрядный шмат солонины. — Вымочуваты трэба…

Но ни долгожданные письма, ни теплое обмундирование не принесли ожидаемой радости. Под конец старшина сообщил печальную весть; погиб старший лейтенант Истру. Около сотни автоматчиков прорвались по обходным тропам на южный склон со стороны урочища Загана. Возможно, они штурмовали отвесную скальную стену в районе ледника Грымза с намерением зайти в тыл одной из наших частей. Делая изрядный крюк, немецкие егеря натолкнулись на сторожевую заставу старшего лейтенанта и, не растерявшись, с ходу атаковали ее. Бой был тяжелым и неравным. Наши потеряли шесть человек убитыми и больше десятка ранеными. В числе раненых оказались ординарец командира роты Повод и красноармеец Азат Кадыров, Спасибо-Рахмат, как прозвали его ребята. Разрывная пуля раздробила ему плечо. Но понесенные потери были не напрасны — отряд немецких автоматчиков вынужден был отступить с большими потерями…

Гибель старшего лейтенанта подействовала на ребят удручающе. Стараясь их приободрить, старшина говорил о том, что командование ротой принял командир первого взвода лейтенант Кравец — отчаянная голова, что он, Остапчук, нюхом чует; выдыхаются фрицы.

Старшина и сам тяжело переживал гибель командира. Он все время с обидой и сожалением думал о том, что не уберег его, что, провоевав бок о бок со старшим лейтенантом около полугода и видя от него только доброе, в сущности, ничего не знал об этом человеке. Что он мог рассказать о нем? Что звали его Валентином Христофоровичем, что ему недавно исполнилось двадцать восемь, что он молдаванин родом из Одессы, что была у него жена и дочь Юлька, за которых он изболелся душой? Но это всего лишь мертвая анкетная справка. А ведь за ней еще совсем недавно стоял живой человек, такой непростой и такой уязвимый. И мысли у него были свои, и надежды, и планы. А теперь ничего нет. Только холмик сырой земли у подножия бука-великана в темном лесу, где даже весной не поют птицы…

Погода в тот день выдалась пасмурной, но мороз был не слишком сильным. Дул устойчивый юго-западный ветер. С утра перевал притрусило снежком, и поэтому поверх телогреек и ватных штанов Костя приказал надеть белые маскхалаты.

Настроение у всех было неважным. Все четыре раза старшина приходил на перевал точно в назначенный день без малейшего опоздания. Его «контора» продолжала работать бесперебойно и четко. Он любил повторять: если и старшины начнут совать спицы в колеса, значит, дело гиблое… Но вот уже третий день, как его нет. Продукты закончились. Осталось немного манной крупы да по две горсти сухарей на брата. Что же все-таки могло случиться на заставе? Почему подвел на сей раз обычно пунктуальный в этих вопросах Остапчук?

Федя Силаев заступил на пост сразу после обеда. Он до сих пор не мог приноровиться к новым ватным штанам. Теплая одежда делала его еще более неповоротливым, подчеркивая сходство с неуклюжим медвежонком.