Аркадий Инин - Вот и лето прошло...

— Извините, раз я предложил этот термин, так я уж и объясню. Мы говорим о перспективе образования новой семьи…

— Понимаю. У меня как раз внук подрастает..

— Подрастет — поговорим, — председатель начал терять терпение. — Но вы-то, надеюсь, не женитесь!

— Ага, в этом, значит, перспектива? — Алексей Павлович усмехнулся. — Тогда чего ж, может, и я в один прекрасный день раз — и женюсь!

Комиссия ответно заулыбалась ему. Только суровая женщина Попова сурово покачала головой.

— Я как врач всегда за юмор — стимул жизненной бодрости. Но тут…

— Какой юмор? — перебил Алексей Павлович. — Нет, я серьезно, давайте разберемся: значит, если я женюсь, появляется перспектива…

— Ай-яй-яй, товарищ Луков, — на суровом лице женщины даже появилось слабое изображение улыбки. — Я вот, извините, несколько моложе вас, но мне же и в голову не приходит считать себя по этой части… перспективной.

— И зря! — совершенно искренне заявил Алексей Павлович. — Вы женщина, я б сказал, в самом соку!

Комиссия опять заулыбалась, но на этот раз скрывая улыбки.

А Попова сначала побелела, затем покраснела и наконец вскипела:

— Ну хватит! Вам идут навстречу, а вы издеваетесь!

Алексей Павлович огорчился:

— Что вы! Я вполне объективно…

— Вот и мы объективно! Безо всяких исключений!

Попова встала, сказала безапелляционно:

— У меня предложение: в обмене товарищу Лукову отказать!

Вечером атмосфера в доме была мрачно-молчаливая. Тишину нарушало лишь щелканье ножниц. Это мать-жена-невестка Люся подстригала своих сына-мужа-свекра.

Процедура была следующая: мужчины сидели перед трельяжем, спеленутые по горло общей простыней, укрепленной на плечах сорочек бельевыми прищепками, а Люся сновала челноком позади них — от одного затылка к другому. Наверно, все можно было сделать проще: постричь одного, затем другого, потом третьего. Но у Люси был свой, можно сказать, конвейерный метод: сначала она в целом обстригала всех по очереди, затем равняла всем затылки, потом подравнивала височки и так далее. В трех зеркалах трельяжа отражались три покорных Самсона, беспрекословно отдавших себя в руки новоявленной Далиле.

Особенно покорно свесил повинную голову Алексей Павлович. И вокруг этой головы ножницы Люси щелкали наиболее агрессивно.

— Не вертитесь, папа! — прикрикнула Люся, хотя он и так был тише воды, ниже травы. И съязвила: — Я ведь должна выстричь из вас жениха!

Алексей Павлович виновато забубнил:

— Ну ладно, Людмила, ну какой там жених… Ну сморозил я, признаю, сморозил…

— Вот именно! Надо было намекнуть, что вы с самим Кириловым воевали, а вы?.. Про какую-то перспективу, про женитьбу…

За отца рискнул вступиться Паша:

— Люсь, закрыта тема, ну закрыта!

— Людмила, да ты не волнуйся, — поддержал Алексей Павлович. — Ну, схожу я еще туда, потолкую. Хочешь, и ордена надену… Все!

— Спасибо, не надо. Действительно, тема закрыта. Звонила Симочка: наклевывается более интересный обмен.

Пощелкивая ножницами, Люся прошлась за спинами клиентов, оценивая собственную работу и устраняя подмеченные недостатки.

— Вот и хорошо, — с облегчением сказал Алексей Павлович. — А на меня, Людмила, ты уж не серчай…

— За что, папа? — удивилась Люся. — Во всем виновата только я сама.

— Новое кино! — вздохнул Паша. — Виновата ты?

— А кто? Надо же быть такой идиоткой: доверить серьезное дело мужчине! Ну скажите, Луковы, вы хоть что-нибудь толковое в жизни сделали без меня?

Мужчины дружно замотали головами, заверяя на все голоса:

— Нет! Что ты, конечно… Нет-нет!

— Не вертитесь! — опять прикрикнула Люся, но уже смягченная их покорностью. — А то ухо отхвачу и отвечать не буду!

Мужчины угодливо хихикнули и послушно замерли. А Лешка вздохнул:

— Все-таки жаль, что дед не женится…

— Тебе-то, тезка, это зачем? — не понял дед.

Внук объяснил с ехидцей:

— А тогда б родители-мучители меня воспитывать бросили и на твою жену переключились!

В городском парке было пустынно и тихо. Ни людей в аллеях, ни голосов, ни шелеста листьев, ни щебета птиц.

Только возник где-то какой-то странный стук-перестук.

Тук! Тук! Тук! Тр-рах! И снова: тук, тук, тук-тук…

Это Алексей Павлович с тремя партнерами играл в домино на поляне за грубо сколоченным дощатым столом. И не одна это была доминошная четверка, а рядом была другая, а дальше еще и еще.

Стук-перестук звучал все громче, нарастал… За столом забивали «козла» пенсионеры. Их было человек сто, а может, и все двести — по обе стороны бесконечного стола.

Стук доминошных костяшек напоминал пулеметные очереди и даже перерастал в гул орудий дальнобойной артиллерии. Но вдруг он оборвался. На месте, где только что сидел Алексей Павлович, восседал козел. Живой, натуральный, с противной седой бородкой. Он грохнул по столу копытом с доминошным дублем шесть-шесть, отвратительно заблеял…

И Алексей Павлович проснулся. Уставился прямо перед собой глазами, расширенными кошмарным видением. Потом робко покосился — не видел ли кто, что он уснул?

Нет, все было в порядке. Сын и внук увлеченно следили за порхающей по экрану фигуристкой в лиловом трико. Дед облегченно выдохнул и тоже уставился на экран.

А Люся в строгом вечернем платье мучилась перед зеркалом сомнениями, по сравнению с которыми гамлетовские сомненья были простеньким кроссвордом: она то набрасывала на шею цепочку, то прикалывала у ворота платья брошь, то опять набрасывала, то вновь прикалывала… И наконец взмолилась:

— Паша! Ты как считаешь, сюда хорошо брошку?

Дело в том, что сегодня Люсю и Пашу ожидала встреча с прекрасным — в город на гастроли нагрянул столичный театр. Паша подсуетился насчет билетов, Люся саморучно сварганила к этому дню вполне миленькое платьице. И вот сейчас она собиралась на выход. Трудно сказать, интересный ли ожидал их театральный спектакль, но роль мужчины в домашнем спектакле под наименованием «Женщина спешит на выход» чрезвычайно интересна и сложна.

Наименее продуктивна роль мужчины-нытика. Наблюдая бесконечные сборы жены, он лезет на стены и бьется о них головой, таращится на часы и сует циферблат под нос женщине. Наивный! Он не понимает, что любая его двухсекундная реплика вызовет десятиминутный ответный монолог женщины, на лишних десять минут оттягивающий время выхода.

Ненамного продуктивнее и роль мужчины-ворчуна. Он не торопит женщину открыто, он лишь многозначительно вздыхает или роняет вроде бы ни к кому конкретно не относящиеся туманные слова, что вообще-то, по слухам, в театр отправляются, чтобы смотреть представление на сцене, а не разглядывать туалеты дам в зале… Тщетно! Его колкости вызывают либо, как в первом случае, пространную отповедь, либо нервное подергивание руки со щеточкой для ресниц, что приводит к асимметрии очертаний лица, и надо все начинать сначала, а значит, опоздание опять-таки только увеличивается.