Владимир Медведев - Трилогия о Мирьям [Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети]

Когда Таавет подошел ближе, Мирьям крикнула:

— Здравствуй, хозяин!

Она знала, что Таавету очень нравилось, когда его называли хозяином. То ли подействовало это волшебное слово, или что другое, но сосед весьма любезно откликнулся:

— Здравствуй, Мирьям! Чего это ты ко мне больше в гости не заходишь?

— Сейчас приду! — ответила Мирьям и соскочила с забора. Сегодня Таавет в хорошем настроении, так почему бы ей не воспользоваться случаем, чтобы поведать соседу о своих заботах.

Хотя Таавет находился и недалеко, путь до него в общем-то неблизкий. Сначала нужно выбраться из своего сада за калитку и замкнуть ее — через забор было бы куда прямее, но бабушка не разрешала оставлять калитку незапертой. Затем надо было повесить ключ от калитки в бабушкиной кухне на вешалку. После этого возвращаться во двор и выходить за ворота на улицу, чтобы потом через другие ворота попасть в соседский двор. И наконец — калитка в Тааветов сад.

Таавет расхаживал меж длинных грядок и поливал. Мирьям ступала след в след за Тааветом и никак не осмеливалась начать разговор.

— Ты так и не сказала, как тебе лондонские картинки понравились? — начал Таавет.

— Красивые, — коротко ответила Мирьям — сегодня у нее не было настроения говорить о Лондоне.

— Чего же ты там увидела? — не отставал Таавет.

— Церкви и большущие окна, — безразлично произнесла она, а у самой на уме все тот предстоящий нелегкий разговор с соседом.

— А еще что ты видела? — осторожно спросил Таавет, и было заметно, как он ждал ответа.

— Ничего я больше не видела, — твердым голосом ответила Мирьям.

Таавет отставил лейку в сторону и повернулся к девочке.

— Так-таки и ничего больше? — допытывался он.

— Нет, — заверила Мирьям и невинно посмотрела на Таавета.

— Ах, вот как, — произнес Таавет с явным облегчением и взялся за дужку лейки.

Свободной рукой он нашарил в кармане складной нож, подал его девочке и разрешил:

— Поди срежь вон оттуда для матери несколько нарциссов.

Хоть это было проявлением чрезвычайного доверия со стороны Таавета, Мирьям в нерешительности осталась стоять на месте. Она не хотела идти срезать цветы раньше, чем переговорит с Тааветом.

— Чего ты ждешь? — удивился он, оборачиваясь.

Мирьям кашлянула и начала самым что ни на есть пристойным и низким голосом:

— Послушай, хозяин Таавет, ты бы подрезал чуточку покороче эти клены у забора.

— Зачем? — удивился Таавет.

Мирьям вздохнула — неужто он и впрямь не понимает — и проговорила зазвеневшим от возбуждения голосом:

— Так ведь все солнце загораживают.

— Вот так так, — рассердился Таавет, — совсем девка с ума спятила! Я с таким трудом достаю саженцы, высаживаю их, удобряю, чтобы они поскорее подросли и удерживали холодные ветра, а ты: срезай!

Мирьям вернула нож.

— Ты получше ухаживай за своим садом, тогда и расти все будет, а мои деревья тут ни при чем! — бросил Таавет вслед уходившей Мирьям.

Со сжатыми в карманах кулаками и надув губы, вошла Мирьям в комнату.

— С кем это ты опять схватилась? — спросила мать.

— С Тааветом.

— Ого! — удивилась она.

— Чертов старик! — выдавила Мирьям сквозь зубы. — И жену с детьми в Англии бросил…

— Что ты болтаешь, Таавет — холостяк! — сказала мать.

— А вот и нет, я знаю, сама видела карточку, на которой они все сняты.

Мама так поразилась новости, что не стала и допытываться о причине ссоры.

А Мирьям сидела, опершись локтями о подоконник, смотрела понурившись на заросший сад и думала: вот и пойми, который из них стоящий человек — работник Таавет или шутник дядя Рууди?

Между бабушкиным двором и двором госпожи Пилль прилепились в ряд приземистые дровяные сарайчики. Множеству бабушкиных жильцов из дома, который стоял к улице, не хватило закутков в подвальном этаже — большую часть там занимала мастерская, дворничихина квартира и бабушкин винный погреб под лестницей. Вот и приходилось некоторым жильцам мириться с сараями во дворе. Одно отделение из этого трухлявого ряда принадлежало Бахам. Летом Хейнц устраивал себе там второй дом — бывало, целые дни проводил в сарае.

Бахов Хейнц рос на страх окрестным ребятишкам. Всех, кто попадался ему во дворе под руку и был слабее его, он тащил за шкирку к себе «домой» и держал там взаперти до тех пор, пока мамы не сбегались на крик и не выручали своих чад.

По обыкновению Хейнц время от времени навещал своих арестантов, чтобы насмешками дразнить бедных мучеников и мучениц.

Рийна Пилль до того страшилась Хейнца, что стоило ей завидеть рыжую голову, как она тут же прижимала к себе розовую куклу и с криком пускалась домой. Как- то Рийна сидела у Хейнца в сарае под замком и, напуганная до смерти, проплакала кряду несколько часов.

Хейнц отличался хитростью. Лебезил, как мог, перед мальчишками, которые были больше и сильнее его, и дарил им открытки, на которых нежно улыбались красивые женщины. Однажды, повздорив с Пээтером, Хейнц, от страха, чтобы его не побили, быстро пошел на мировую и даже пожертвовал Пээтеру свой складной нож.

Во дворе из-за Хейнцевых проделок иногда возникали ссоры. Бабы ругались с госпожой Бах и кляли рыжего паскудника за то, что он пугал ребятишек и сажал их под замок. Но госпожа Бах, собственное геройство которой уже успело быльем порасти, вставала на сторону сына.

— Да боже мой — это же ребячьи забавы, — со смехом оправдывала она сына, обнажая выдающиеся вперед лошадиные зубы. — Мой Хейнц — ребенок живой, у него живое воображение, и я не собираюсь ограничивать его развитие, — с ученым видом заявляла она.

Все же казалось, что она чуточку побаивается женщин: важно покачивая своими могучими бедрами, она быстро исчезала после подобных перебранок. На крыльце она еще раз останавливалась, чтобы оттуда ехидно улыбнуться взбешенным женщинам. Свою незаурядность и независимость госпожа Бах любила подчеркивать при каждом удобном случае. Расхаживала летом по двору в платье с излишне смелым для будничной городской окраины вырезом и не стеснялась перед женщинами проходить под ручку с каким-нибудь мужчиной, которого она вела к себе в гости. Чем больше было зрителей, тем громче она смеялась и тем более вызывающе покачивала бедрами.

Временные дружеские отношения между Мирьям и Хейнцем давно уже кончились. И если Хейнц пытался теперь завернуть у нее руку или вообще причинить боль, то Мирьям противилась этому со всей скопившейся за многие годы злостью. Мирьям не забыла, как Хейнц ударил ее по голове молотком, выводило из себя и то, что он самоуправничал во дворе и притеснял тех, кто были слабее его.