Владимир Медведев - Трилогия о Мирьям [Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети]

Затем миссис прошла в заднюю комнату, включила красную пучеглазую сову и молча, в одиночестве некоторое время смотрела на «свет любви».

На следующий день явился фотограф Тохвер и, по желанию миссис Таавет, запечатлел проданные дом и сад — на память, как объяснила англичанка, и чтобы показать детям.

В последний день перед отъездом вдова купила роскошный венок. На такси она отправилась на могилу покойного Таавета. Потом приказала вызвать в гостиницу владельца мастерской, где изготовлялись надгробия, и заказала на могилу мужа мраморную плиту, — с тем чтобы имя было выбито, и годы жизни помечены, и чтобы в углу красовалась гибкая пальмовая ветвь. Заплатила вперед и попросила фирму позаботиться, чтобы плиту установили на место.

Выполняя свою последнюю обязанность, отец отвез англичанку вместе с ее багажом на пароход.

— Вот и все, — вздохнул отец, протягивая матери только что вырученные деньги, и, мрачный, стал расхаживать по комнате, все еще не снимая своего лучшего костюма.

— Удалось хоть разок своим знанием языков заработать на хлеб, — радостно заметила мама.

— Противно было, — отмахнулся отец.

Мама пожала плечами, ей было не понять, почему отец остался недоволен такой выгодной и легкой работой.

А на соседском дворе стоял шум и гомон. Новый хозяин вселял на городское жилье своих сыновей.

Поздним вечером, когда дневная жара улеглась и на пригород опустилась благословенная тишина, Яан Хави уселся перед своим домом на деревянном диванчике и задымил трубкой.

«До цветущего фикуса Таавета теперь никому и дела нет, а диво-цвет опять сиротой остался». Так, засыпая, подумала Мирьям.

Все же дядя Рууди не солгал.

В саду строили корабль.

И хоть Мирьям знала, что яхту строят Руудины друзья, что поставленный на козлы каркас мастерили целую неделю, все же у Мирьям было совершенно другое представление о том, как очутился возле беседки остов будущего корабля. Ей казалось, что ночью море неслышно прокралось в сад, заманило с собой огромную рыбину, а потом коварно откатилось назад, и рыбина осталась лежать на деревянных козлах. У нее не было спасения, она умерла, и остался после нее посреди зелени выбеленный солнцем скелет с покоробившимся позвоночником.

Мирьям встала, подошла к белесому каркасу, неуверенно протянула к нему руки — и разочаровалась. К пальцам прилипла смола. И никакой сокровенной тайны.

Поддевая ногой шуршащие стружки, Мирьям с досадой подумала, что все эти сказки, которые ей иногда читают, вранье, — во всяком случае, тут, в их пригороде, чудес никогда не бывает.

Стукнула садовая калитка.

Под яблонями, ветки которых образовали сводчатый проход, показались дядины друзья, сам Рууди шел чуть позади и лениво вертел между пальцами трость.

В тот раз, когда дядя Рууди в мастерской говорил о предстоящей постройке яхты и Мирьям спросила, на что им это судно, он ответил, что сгодится под парусами ходить и во хмелю бродить. А теперь поговаривают, будто строят яхту за тем, чтобы катать по заливу невест. Потому, наверно, дядя Рууди и пальцем не пошевельнет возле яхты, — у него невест столько, что они на эту яхту разом не уместятся. Ну, а то, почему отец не вошел в дяди Руудину компанию, для девочки было яснее ясного: у отца была мама и ни одной невесты — кого же прикажете катать! Но какое все-таки в конце концов найдут для яхты применение, когда она будет готова, — в этом у девочки ясности не было, ведь взрослые так непостоянны. Может, и правда, что ходить под парусами и во хмелю бродить, а может, только за тем, чтобы возить невест.

Мирьям повторяла про себя эти потешные выражения: под парусами ходить, во хмелю бродить, возить невест.

Работа шла полным ходом.

Вспотевший от усердия Аплон — парень с богатырскими бицепсами и лоснящимися волосами — с такой сноровкой и легкостью орудовал топором, что Мирьям невольно снова и снова задерживала на нем взгляд. Другой — медлительный и приветливый Яан Эрбак — хоть и уступал в силе Аплону, зато на его долю приходились наиболее тонкие работы, которые требовали самого большого усердия. Он никогда не торопился, а то даже откладывал в сторону молоток со стамеской, отступал от каркаса шага на два назад и, склонив к правому плечу голову, присматривался.

Но вот третий, которого величали Генералом и который то и дело порывался командовать, как и пристало полководцу, — тот вообще не задерживался на месте. То он хватался за молотки и какое-то время постукивал, то закатывал рукава у рубашки еще выше, брал пилу и разрезал, бог знает зачем, пополам какую-нибудь чурку, что потоньше. И тут же начинал проверку, остра ли стамеска, успевал еще поведать о разных случаях из своей жизни и даже рассказать об истории судостроения как в Эстонии, так и в других великих морских державах.

Генерал своим звонким чирикающим голоском напоминал девочке воробья.

Дядя Рууди подошел к племяннице сзади и так неожиданно поднял ее в воздух, что у Мирьям захолодело под сердцем. Подбросив ее несколько раз вверх, он усадил девочку к себе на плечо и подал ей свою резную трость.

— Ого! — радостно воскликнула Мирьям, она знала, что теперь ей предстоит собирать яблоки с самой макушки. Длинноногая самоходная лестница послушно останавливалась как раз там, где вверху висели самые аппетитные плоды. Рууди терпеливо стоял и ждал, пока Мирьям пригибала тростью ветку и набивала яблоками карманы. Мирьям могла часами заниматься этим увлекательным делом, вот жаль только, что дядя Рууди уставал, начинал задыхаться и ссаживал ее на землю.

Дядя Рууди был таким же неугомонным, как Генерал, нет чтобы посидеть спокойно в беседке и перевести дух, он тут же принимался петь, делая при этом упор на букву «р»:

Мирьям смотрела на своего неимоверно длиннющего дядю, у которого один глаз был голубым, а другой — коричневым, и ей припомнился разговор отца с матерью, свидетельницей которого она случайно оказалась.

— Надолго ли так Рууди хватит, у самого здоровье совсем никудышное, а он знай прожигает жизнь! — с горечью сказал в тот раз отец.

— Да, о своем здоровье он совсем не заботится, — подтвердила мама.

Мирьям тогда ощутила тяжкую обиду и, утешаясь, повторяла про себя шепотом:

— Ерунда! Ерунда! Ну что за ерунда!

И все же какое-то сомнение было посеяно.

Дядя Рууди допел песню о шелковом флаге и серебряных парусах до конца, поднялся и, не сказав никому ни слова, ушел. Он шел по заросшим садовым дорожкам, чуть согнувшись, чтобы ветки яблонь не сбили с него шляпу, полы пиджака распахнуты, и по привычке, развлечения ради, вертел своей тростью.