Эмэ Бээкман - Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка [Романы]

Выписывая новый чек, я заметил, что у меня слегка дрожит рука. Нервы расшатались, испуганно подумал я. Открыл окно и сделал несколько дыхательных упражнений, пытаясь восстановить душевное равновесие. Скоро я пришел в норму. Держа двумя пальцами чек и размахивая им, я, насвистывая, отправился в комнату Тессы. Она даже не взглянула на чек, попросила, чтобы я положил его на стол. Мгновение спустя Тесса сообразила, что в своей надменности и бесцеремонности зашла слишком далеко. Она встала, подошла ко мне, приподнялась на цыпочки и сухими губами равнодушно прикоснулась к моей щеке. Очевидно, я должен был подскочить до потолка от проявленной ею нежности, а я, увы, помрачнел. На сердце заскребло: может, мы устали друг от друга? Ах, пытался я успокоить себя, ведь ни одна система не функционирует все время ровно, всегда бывают какие-то колебания и отклонения, подъемы и спады. Наверное, разлука пойдет нам на пользу. Конечно же Тесса будет с нетерпением ждать моего возвращения домой, так же как я буду тосковать по тому чувству покоя и сосредоточенности, которые охватывали меня за моим письменным столом. Прежняя свежесть чувств, и радость, которую мы дарили друг другу, восстановятся, и, быть может, даже в еще более совершенной форме.

Я бодро отправился в путь. Насыщенная программа помогла мне в течение поездки стряхнуть мрачные мысли и почти забыть о Тессе. Все это время я был занят делами поинтереснее, нежели самоистязание. Строить какие-то предположения и подозревать жену, будучи вдалеке от дома, значило бы заработать невроз.

Домой я вернулся на несколько дней раньше намеченного срока.

Я мог быть доволен собой, меня действительно мучила нестерпимая жажда деятельности, и, кроме того, время, потраченное на поездку, не прошло зря. По ту сторону океана я даже во сне думал об усовершенствовании своей системы и, просыпаясь по ночам, делал кое-какие существенные пометки. Я был готов к финишному рывку. Состояние подавленности, в котором я находился накануне отъезда, казалось мне теперь далеким и несущественным. Даже если Тесса за это время стала колючей как еж, мне все равно. Впредь я не стану обращать внимания на капризы жены. Я не собирался плясать под чью-либо дудку. Я был убежден: я — выдающийся ученый, и эгоцентризм мне дозволен, быть может, даже необходим.

Перед дверью квартиры в нос мне ударил неприятный запах. Почему-то мне не захотелось совать свой ключ в замочную скважину, и я, подобно случайному гостю, нажал на кнопку звонка. Одновременно с раздавшимся мелодичным звонком распахнулась дверь: кого-то ждали. Передо мной стояла Тесса. Волосы перехвачены на затылке тесьмой, овал лица неожиданно чистый и милый, искусственных ресниц нет и в помине, в глазах ребячливый азарт и блеск. Я боялся погасить этот огонек и готов был отвести взгляд. Но нет, Тесса изменилась До невероятности, она обхватила меня руками за шею, и я размяк. И все же я почувствовал, что и от Тессы исходит тот же вызывающий тревогу резкий запах, который озадачил меня уже при выходе из лифта. Тесса самозабвенно обнимала меня за шею, я украдкой обвел взглядом прихожую. Цвет стен изменился, дверцы стенных шкафов были приоткрыты, зеркало и бра отсутствовали, в углу валялись в куче картон и оберточная бумага.

Едкий запах синтетических смол и растворителей ощущался теперь совершенно явственно.

В конце концов Тесса устала висеть у меня на шее и разжала руки. И тут же упоенно защебетала, мол, дорогой, я хотела тебя удивить и обрадовать, ведь не могли же мы дольше жить среди всей этой затхлой и устарелой мебели; я пригласила дизайнера, маляров и старьевщика, бог мой, весь этот месяц я разрывалась на части, сколько было трудностей, я только и делала, что бегала из одного мебельного магазина в другой, а устроиться, распаковать и расставить по местам — я и не думала, что у нас столько одежды, посуды и книг, все это надо было вытащить, рассортировать и снова уложить на место…

Меня охватило дурное предчувствие.

Я кинул пальто в угол, прямо на ворох оберточной бумаги, и, заставляя себя идти размеренным шагом, принялся бродить по квартире.

Мне захотелось завыть в голос.

То, что произошло за это время, было чудовищно.

Землетрясение, пожар, наводнение да любое другое стихийное бедствие не потрясли бы меня в такой мере, как потрясло увиденное. Катастрофа неуправляема, она не зависит от человека, который волей-неволей покоряется неизбежности и, призывая на помощь разум, старается примириться с потерей.

В моей квартире предумышленно был учинен невообразимый разгром.

Вместе с уютной старой мебелью было сметено и воспоминание о моих прадедах, родителях и моем собственном детстве. В полумраке вечерних часов тени дорогих мне ушедших людей располагались на диванах и в креслах, временами их бледные лики, казалось, глядели на меня из потускневших зеркал или из-за стеклянных витрин шкафов. Большие восточные ковры, хранившие следы ног прошлых поколений, — все это исчезло. Пальма и та была срезана — в кадке с землей оставался один-единственный жалкий отросток. Внезапно я почувствовал себя предельно опустошенным и беззащитным. Даже прежние портьеры оказались недостаточно хороши для Тессы, теперь на окнах висели жалкие мятые полотнища в сюрреалистических разводах. Я угадал на них какие-то скабрезные фигуры. В обиходе не нашлось бы ни одного подходящего названия, чтобы описать новую мебель. Диваны не были диванами — к тому же все они были разномастные. Один из них, черный, с высокой спинкой, вселял ужас, будто это не диван, а адская бездна. Опустишься на него — и нет тебя, сразу же провалишься в зияющую тьму. Остальные приспособления для сидения были чудовищно вытянуты и извивались. Их покрывал пятнистый бархат, на котором серые, цвета плесени, пятна сменялись красными, словно мебель страдала грибковым заболеванием и скарлатиной. Тут и там стояли столы, светлые и темные, повыше и пониже, но и одного такого, куда можно было бы поставить столовый сервиз с супницей. И вообще, сидя за каким-либо из этих столов, пищу приходилось бы отправлять в рот на уровне колен. Кроме того, в зале находились еще разные, наполовину обитые, наполовину отполированные деревянные предметы, назначение которых оставалось для меня загадкой.

Тесса за моей спиной шептала что-то о последней моде, затем потащила меня за руку в свою комнату. Там был сооружен монументальный круговой помост, на котором в беспорядке валялись черные, зеленые, лиловые и красные подушки. И лишь в центре комнаты оставался пятачок свободного пространства, где можно было стоять; а так, при желании, ты мог бездумно броситься в любую сторону и приземлиться на дурацком, обитом материей помосте. Жизненное пространство человека было превращено в арену блуда. Торопливо и смущенно Тесса стала собирать среди подушек свое белье. Вероятно, она считала, что эти крохотные, разноцветные, изобилующие кружевами и едва прикрывающие тело предметы дамского туалета гармонируют с этим ложем.