Эмэ Бээкман - Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка [Романы]

В любой ситуации находится один такой болван, который ничего не понимает.

Жизнь пошла по второму кругу. Мучаясь от одиночества и безделья, я оказался тем болваном, который не знал, что думают о его личности и актерских способностях в соответствующих инстанциях. Очевидно, мне на спину приклеили какой-то ярлык, раз я вдруг стал непригодным. Однажды меня ошеломила Урсула: Роберт, ты никак не остановишься в росте, все тянешься и тянешься вверх. Может, ты уже не умещаешься в кадре?

— Хочешь, я расскажу тебе, чем занимается вечерами Майк, пока Жан ходит собирать ртуть? Роясь днем в отбросах, Майк откладывает в сторону найденные там книги. Затем собирает их в охапку и тащит в свою нору. Там, позади, в стене карьера есть пещера с двумя входами. Словно каверна в чреве земли, не знаю, пробита ли она человеком или возникла сама по себе в незапамятные времена. Майк сидит там в полном одиночестве, он так глубоко погружен в свои мысли, что хоть из пушки стреляй — он все равно не заметит. Как-то раз, встав в тени у входа в пещеру, я до одури наблюдала за ним. Все думают, что он ходит туда читать. Ничего подобного. Он смахивает кисточкой с каждой страницы пыль и песчинки. Большей частью ему попадается всякая дрянь. Как-никак мусорная свалка. Карманные издания нашумевших романов, детективы, истории, изобилующие сексом. Но Майк ужасно старательный, как будто он хранитель музея и находится среди уникальных рукописей. Потом он с размаху швыряет приведенную в порядок книгу в самый дальний угол пещеры. Там их целая куча, и все они снова в мусоре и песке. Мне стало не по себе: наверное, он ненавидит книги, но почему же тогда…

Неожиданно Флер умолкает, задирает голову и прислушивается.

До моего слуха тоже доносится отдаленный шум. Возможно, где-то в небе повисла грозовая туча.

Флер поспешно садится, а затем, стукнув ботинками, встает. Наклоняется и выглядывает за дверь, смотрит в небо. Словно ужаленная, отскакивает назад. Губы Флер дрожат.

— Боб, — шепчет она. — Я ужасно боюсь!

— Чего?

— Снова они! Уже второй раз. Почему они избрали именно наш карьер? Неужели не знают, что здесь живут люди? А может, они умышленно идут на нас?

Флер неожиданно становится беспомощной и жалкой, бессмысленно семенит взад-вперед по виварию, ее тревога передается и мне.

Я тоже вытягиваю шею и выглядываю наружу. Шум усиливается, с явлениями природы он ничего общего не имеет, где-то рокочут мощные моторы. Звуки наталкиваются на стены каньона, возникает какой-то сумбур, смесь воя, дребезжанья и грохота. Временами кажется, что рев моторов доносится из недр земли — из глубины поднимаются подземные корабли.

Эрнесто и Фред спешат к вивариям. Несмотря на то что они торопятся, оба петляют. Они несутся, пригнувшись, длинными прыжками — от одной мусорной кучи к другой, прячась то за обломками старой машины, то за грудой какой-нибудь рухляди. Неожиданно мой взгляд останавливается на Уго, которого словно вышвыривает из вивария, он падает на четвереньки и не собирается подниматься. Как зверь, ползет вдоль вагонов, лица из-за свисающих всклокоченных волос не видно. Майк же, напротив, приближается к вагонам, как по канату, зажав уши руками.

Я все еще не вижу источника усиливающегося шума.

Флер толкает меня в спину.

— Прыгай! — хрипит она. — Лезем под вагон.

Мы спрыгиваем на потрескавшуюся землю, Флер, втянув голову в плечи, тащит меня за рукав, делает знак, чтобы я лез под вагон.

Я стряхиваю ее руку, я хочу видеть, в чем дело.

— Они не должны нас заметить! — истерически кричит Флер. — Могут убить.

Флер приседает на корточки между рельсами и тянет меня за штанину.

Неожиданно из-за почти вертикальной стены каньона один за другим появляются огромные вертолеты, у каждого под брюхом танк. У меня обрывается сердце. Я считаю: семь!

Флер молотит меня кулаками по голени. Она что-то кричит, но я не разбираю ее слов.

Подчиняюсь приказу Флер. Ногами вперед залезаю под виварий, пытаясь не упустить из виду чудовищные гигантские вертолеты.

Они кружат над карьером, нет сомнения, что собираются приземлиться.

А я-то надеялся, что какой-нибудь разведывательный вертолет ищет меня, затерявшуюся букашку.

От неведомого доселе ужаса слабеют и подгибаются ноги, я сажусь и задеваю Флер. Она как будто только этого и ждала, обеими руками вцепляется мне в предплечье, ее пальцы больно впиваются в мою кожу, сейчас она, наверное, завоет от страха. Флер поворачивает голову, смотрит на меня, глаза ее неподвижны и кажутся безжизненно белесыми.

Поодаль мужчины нырнули под вагоны и ползут между рельсами в нашу сторону. Они медленно приближаются, лица у них грязные и потные, рубашки расстегнуты и болтаются. Люди решили сбиться в кучу. Лишь Жана нет среди них.

Я успокаивающе поглаживаю Флер по плечу, ее судорожно сведенные пальцы разжимаются, я могу наполовину высунуться из-под вагона; опираюсь рукой о землю, солнце раскалило ее, гляжу в небо — что намереваются сделать со своим грузом эти летающие чудовища?

Вертолеты рокочут в дальнем углу карьера, примерно в том месте, где я, скользя на своем планере, неожиданно почувствовал, что теряю высоту. Может быть, наш страх необоснован — может быть, вертолеты просто транспортируют железный лом на мусорные свалки заброшенного карьера!

Я заглядываю под вагон. Глаза, уставшие от яркой белизны неба, должны привыкнуть к темноте, чтобы что-то увидеть. Кажется, что там вовсе не люди, а какая-то неопределенная темная масса. В прах разлетелись их независимость, самостоятельность, молчаливость, так импонировавшие мне и служившие для меня примером. Или их страх происходит от осведомленности, а крупица моего мужества — от невежества?

Что делали вертолеты и танки в карьере прошлый раз? Может, тот легендарный Самюэль вовсе и не подорвался на мине, а попал под огонь танковой пушки!

Вертолеты начинают снижаться. Танки раскачиваются на тросах, словно угловатые обломки скал. И карьер, до краев наполненный шумом и лязгом, тоже как будто раскачивается. Уж не оптический ли это обман? И, быть может, это тоже иллюзия, что скованность, которая нашла на меня, внезапно рвется, как истлевший шелк, дух освобождается от гнета апатии, слух и зрение обостряются, сила воли крепнет — я должен немедленно что-то предпринять! Мне вдруг становится смешно, что мои ровесники, люди одного со мной поколения, лежат, прижавшись друг к другу под вагонами, тоже мне modus vivendi — бомбите, а мы спрячемся под стол! Мы беспомощны и склоняем колени перед силой! Размахивать голыми руками конечно же глупо, но мы непременно должны знать, что здесь происходит. Мы трусливы и изнеженны! Само собой разумеется, мы надеялись на вечнозеленые мирные времена — ведь предыдущие поколения отстрадали за нас положенное.