Эмэ Бээкман - Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка [Романы]

— Надо бы подпилить, — деловито заметил мужчина. — И не мешало бы продеть в нос кольцо.

Женщина взяла в руки цепь, которой был привязан Мадис.

— Хотел попроситься на ночлег, — сказал мужчина, объясняя причину своего появления.

— Ах вот оно что, — вздохнула женщина, видимо устав от собственной резкости.

— Да, только это, — заверил мужчина.

— Кто? Откуда? Зачем? — тихо спросила женщина.

— Слишком много вопросов сразу, — улыбнулся мужчина. — Может, когда-нибудь в другой раз выдастся время рассказать биографию.

— На ночлег? — пробормотала женщина. — Что ж, идите в ригу. Только папиросы и спички, если они у вас есть, оставьте мне на хранение. В Лаурисоо какие-то бродяги спалили сарай.

— У меня за воротами лошадь.

— Пустите на выгон, вон там, за конюшней, где две березы.

— Разрешите, я расплачусь заранее, — предложил мужчина, выуживая из внутреннего кармана кошелек. — Очевидно, как рассветет, тронусь дальше.

— Немецкие марки! — с презрением бросила женщина. — Я насадила их на гвоздь в отхожем месте. Только никто не пользуется, чересчур жесткие.

Мужчина смутился.

Женщина шумно прошла мимо него, взяла чистый подойник и поставила на место скамеечку. Обтерев полотенцем вымя криворогой коровы, женщина вновь принялась за прерванную дойку. Молочные струйки журча полились в ведро.

— Один человек из нашей деревни, — начала женщина, надавливая на соски, — давно мечтал разбогатеть. В эстонское время, уже перед самым концом, когда были созданы базы и обстановка осложнилась, положил в банк солидную пачку крон. До этого собирал десятки дома, одну к другой складывал хрустящие бумажки в библию. Ну так вот, кроны эти пропали. Но ведь известно, что эстонское упрямство крепче можжевелового дерева — мужичок тот головы не повесил, нюни не распустил, стал копить рубли. Так влюбился в русские денежки, что даже начал молиться на красных. Позже, когда под барабанный бой явились «исторические друзья» эстонского крестьянства, на эти деньги ни черта нельзя было купить! Мужичок без конца бегал в волостное правление, кланялся и просил, чтобы господа выдали ему разрешение на покупку молотильного агрегата. Но и смерть не возьмет там, где брать нечего. За три года выделили на волость одни конные грабли, чтобы было чем убрать урожай. И достались эти грабли теще полицейского в благодарность за хорошего зятя. В нашего же богатея вселился такой бес накопления, что начал он поклоняться немецкому орлу. Говорят, в амбаре у него был полный сундук марок, правда, мыши как будто прогрызли дно и немного подъели их с одного бока, но это дела не меняет. Так и так эту дрянь придется выкидывать в печь, чтобы снова освободить место для русских рублей. А долго ли они продержатся, того и гляди, появится белый корабль, тогда что может быть лучше английских фунтов. Вдруг какой-нибудь бывший банкир с голоду вздумает обменять свои стерлинги на сало?

— Да, — заметил мужчина. — Эстонцу здорово досталось с этими деньгами. Золотые рубли, керенки, оберосты, марки, кроны, червонцы и снова марки — название денег и то легко можно перепутать.

— Вот видите, — вздохнула женщина.

— Хорошо, но как же мне все-таки расплатиться с вами? — спросил мужчина и подумал: «Сохрани меня бог остаться в долгу у такой ехидны».

Женщина встала, взяла в руку подойник и широким шагом прошла мимо мужчины.

Он смотрел ей вслед через открытую дверь. Женщина, возраст которой невозможно было определить, выйдя во двор, залитый вечерним солнцем, вдруг словно распрямилась и стала похожа на красивую девушку. Постолы и длинные шерстяные носки ничуть не делали ее неуклюжей. Держа подойник высоко над бидоном, она стояла у колодца в светлом платке, повязанном на затылке, в одном платье, хотя было уже прохладно. Пенящееся молоко ровной белой струей лилось на цедилку. Когда, закончив свои дела, женщина вернулась в хлев, следом за ней приплелся неизвестно откуда вынырнувший горделивый полосатый кот.

Мужчина подался вперед, чтобы заглянуть женщине в лицо.

Он успел лишь заметить продолговатые золотисто-карие глаза. Женщина сразу же исчезла среди коров.

— Только труд и еда еще в цене, — заметила она и выдавила первую струйку из каждого соска коровы прямо в открытый рот коту, сидевшему у скамеечки.

— Отличные у вас звери, — похвалил мужчина и посмотрел на кота, который, шмыгнув в проход, стал себя вылизывать.

— Породистые, — удовлетворенно хмыкнула женщина и слегка отодвинулась, чтобы корова не угодила ей хвостом в лицо.

— Вас тут много на хуторе? — решился спросить мужчина.

— Какое там! — презрительно бросила женщина. — Двое немощных от старости, один немощный по молодости. И я.

Чувствовалось, что о ком-то она умолчала.

— Я тут наподобие «сити» большого города. Мозговой трест, банк с бочкой свинины в амбаре, министр земледелия, который так внезапно поднялся на высокий пост, что вынужден по ночам читать про севообороты и яровые. Одновременно я и биржа труда, которая среди полуголодных недотеп выискивает наиболее расторопных. Организатор, координатор, молочный сепаратор с ложкой и маслобойкой! — на одном дыхании выпалила женщина.

Оба рассмеялись.

— Если так — то честь и хвала вам, — выразил свое одобрение мужчина. — Правда, не мешало бы побелить хлев. Но навоз вывезен, зимняя солома сложена в стог за ригой. Неплохо по нынешним временам.

— У меня хорошие помощники — бык Мадис и баран Купидон.

— Откуда такое имя? — удивился мужчина.

— Придумала. До меня здесь половина животных не имела имен.

— До вас? — мужчине захотелось узнать побольше.

— Почему любопытство приписывают женщинам?

— Спрашивать не полагается, это верно, — улыбнулся мужчина. — Я даже не знаю, как вас зовут.

— Самое милое дело — выворачивать душу наизнанку перед совершенно посторонним, — заметила женщина.

— Пожалуй, — кивнул мужчина.

— Весной я ездила в Виртсу запасти салаки на лето, — слегка помедлив, снова начала женщина. — В поезде моей спутницей оказалась странная женщина. Удивительно, что такие вообще еще встречаются. Так вот, поезд трясло, клонило ко сну, дело было к ночи. В дверях стоял безрукий легионер и тихо напевал какую-то грустную песенку о родном острове и о девушке. Люди дремали. Может быть, потому, что стемнело и не хватало воздуха, все были похожи на уставших и неухоженных животных, у каждого свой запах. Вдруг чувствую, что соседка толкает меня. Легионер, кажется уже в пятый раз, затянул свою песню сначала, кто-то громко храпел. Незнакомая женщина начала всхлипывать у меня на плече и шептать на ухо, что ее терзает ужасная тайна. Мне стало не по себе, поди знай, вдруг убила человека. Да нет, просто иной так раздует чепуховое дело, что и себе истреплет нервы и других накрутит.