Эмэ Бээкман - Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка [Романы]

— Господи, за что? — жалобно протянула кулливайнуская Меэта и растерянно посмотрела на Армильду, у которой от испуга сделалось глуповатое выражение лица.

Затем все сидящие за столом вперемежку заговорили — о чем, уловить было трудно, и только Йоссь сидел с безучастным видом, выводя пальцем на скатерти восьмерки.

Солдатик поднял от аккордеона сонное лицо. Он вытянул шею, локоть его соскользнул с колен, и инструмент издал звук.

— Будем пить или пойдем сразу спать? — спросил солдатик.

Йоссь посмотрел на него.

— Послушай-ка, — сказал Йоссь, пододвигая солдатику кружку, — ты очень похож на меня. Или я раздвоился? Один Йоссь восседает на твоем месте, второй — на моем.

— Я такой же смелый человек, как и ты, — солдатик готов был побрататься с Йоссем.

— Ну, ну, ты не очень-то равняй себя с настоящим Мужчиной, — хвастливо заметил Йоссь.

— Истинная правда, — со свистом произнося букву «с», убежденно сказал парень. Глубоко вздохнув, словно беря размах, он принялся рассказывать — До того, как меня взяли в армию, я побился об заклад с парнями из поселка, что встану вниз головой на башне колокольни. Солнце еще не взошло, а парни из нашей компании уже тут как тут — как и было договорено. Уселись на кладбищенской стене, словно воробьи на проводах. Сидят и дрожат — ужасно холодное утро выдалось. Залез я на колокольню и задрал ноги кверху, к отцу небесному. Ну, тут парни заорали «ура» и «да здравствует». Весь окрестный народ переполошили. Кидали в воздух шапки, двое так и остались без них — закинули на самую верхушку ели, кто доставать полезет, иглы-то колются. Спустился я с башни, парни меня на руки — и понесли, подкидывают в воздух, чуть ли не до самых верхушек деревьев. Потом в поселке обо мне иначе и не говорили: да это тот парень, который стоял вниз головой на колокольне. Когда вышел приказ о мобилизации, я потребовал, чтобы меня определили в летную часть, объяснил всем деятелям — высоты-де не боюсь, на церковной башне вниз головой стоял. И слушать не стали, дьяволы! Немец не уважает эстонского парня. Не подпускает его к штурвалу самолета. Словно он и не человек! Эстонскими девчонками они не брезговали, любую девку попригляднее подцепят и давай услаждать ей слух игрой на гармошке.

— Парень, ты что за ахинею несешь, иди-ка лучше спать, — посоветовала двойнику Йосся кулливайнуская Меэта: после мрачного инцидента она была не в состоянии слушать болтовню солдатика.

— Девчонка эта лишилась языка с перепугу. Ну и что, — глядя на Меэту, обиженно пробурчал парень. — Увидела где-нибудь труп и потеряла дар речи. Нельзя быть такой неженкой. И раньше во время войн людей сажали на кол, вешали вверх ногами или заживо сжигали. Я ведь не малолеток какой, исторические книги в школе от корки до корки прочитал. Побежденных не жалеют! Кто, как не победители, несет время вперед.

— И ты смирился с ролью побежденного? — спросила солдатика Леа Молларт.

— Я? — удивился он. Ему пришлось крепко схватиться за аккордеон, чтобы не упасть на соседа. — Я? — повторил он. — Я ничего, я держу нейтралитет. Я — смелый парень, я стоял вверх ногами на церковной башне. Ну и ветрище там! На земле было совсем тихо, а там просто завывало все. Верхушка башни качалась, словно маятник, а я все-таки задрал ноги к небу и стою.

— А рот ты держал открытым? — с интересом спросил Парабеллум.

— А то как же, — важно подтвердил парень. Он, разумеется, думал, что стоять на голове полагается с открытым ртом.

— Тогда все ясно, — вздохнул Парабеллум. — Я так и думал. Надо было сжать челюсти, тогда бы сердце не выпало из груди и не потерялось.

— Ты чего издеваешься? — взвизгнул парень. Он встал, положил аккордеон на стол — одна из кружек с самогоном опрокинулась, и с угрозой сказал — Я из тебя, дьявола, сейчас кишки выпущу!

— Если тебе известно, что такое быстрота реакции, то лучше сиди и помалкивай, — посоветовал ему Парабеллум и отвернулся.

Бенита заметила, что Парабеллум, шепча что-то на ухо Риксу, в то же время не спускал глаз с оскорбленного солдатика.

— Давайте-ка лучше опрокинем по кружечке, — предложил Йоссь, которому стало жаль парня, и потянул своего двойника за рукав.

— Давайте-ка держаться вместе, как настоящие эстонские мужчины, — сказал солдатик и обнял Йосся. — Эти ч-чуть иностранцы с-слегка ч-чокнутые.

— Скорей бы утро, — скривив рот, пробормотал Рикс.

Парабеллум закурил и ловко выдохнул дым — две серые струйки, словно усы, легли на обе стороны его лица — и торжественно произнес:

— Утром поднимем паруса на нашей телеге и с попутным ветром… Так уж устроен человек — не может беспрерывно быть в движении, нужны ему и остановка и передышка. Когда досидишься до того, что на языке появится привкус скамейки, значит — пора снова трогаться в путь.

аморыш Карла склонился над хозяином Рихвы и коснулся плеча своего собрата по сараю. Но Йоссь храпел, положив голову прямо на стол, и даже не шелохнулся. Лицо Карлы расплылось в широкой улыбке, он вдруг почувствовал себя хозяином положения, наконец-то и он мог взять нить разговора в свои руки. Заморыш Карла поудобнее расположил свою тощую задницу на сиденье стула и заговорил:

— Йоссь раз пять в день толкует мне, дескать, ты — заморыш Карла, давай держи язык за зубами. Йоссь у нас в сарае за генерала, потому как ему больше всех довелось понюхать пороху, он даже и в окопах побывал. За это ему почет и уважение. Так вот, Йоссь и говорит мне, ты — заморыш Карла, молчи, когда мужчины разговаривают. Ты мол, жалкий холостяк и, когда умрешь, тебе сделают гроб и в нем трубу. А как прикажете жить, не разговаривая. Иной раз с горя пойдешь за сарай и разговариваешь сам с собой. Я всю жизнь уважал просвещение и газеты читал. Самые разные интересы имел, даже ночами из-за этого не спал. В эстонское время откладывал центы и сразу на целый год выписывал газеты и журналы. Моя покойная матушка не раз сетовала, зачем не отправила меня в университет. Из тебя, Карла, говорила она, мог бы получиться ученый муж! Вся бы волость гордилась. А сестра моя, упрямица, все деньги хотела в хозяйство вложить. Лишняя свинья в свинарнике, говорила она, уж во всяком случае лучше, чем ученый муж в доме. Порой такая жадность ее одолевала, что если, к примеру, на двор к нам прискачет из лесу лягушка, сестра и ту сажала на цепь, чтобы никуда не делась…

Карла облизнул губы и взглянул на сидящих за столом усталых людей, которые, склонив головы на руки, слушали его.

— Может, и вы скажете, — лучше, мол, не треплись, заморыш Карла, — смущенно произнес он.

— Говори, говори, — подбодрила его Бенита.