Эмэ Бээкман - Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка [Романы]

Всех, кто был занят молочным стадом, перенятым у немцев, — на сенокосе ли, на дворе или возле колодца — охватила какая-то неистовая жажда деятельности. Работа подвигалась споро, смех и шутки возникали сами собой. Солнечное, в меру прохладное утро еще больше подняло настроение людей. Забылись мрачные рассказы, страх, неприятности, и даже выпитый ночью самогон начал потихоньку улетучиваться из головы. И только мужчины, которые сидели перед амбаром, оставались безучастны. У их ног, зажав в лапах кость, доверчиво развалился пес; белые куры леггорнской породы расхаживали по двору следом за петухом; дети со вздувшимися от молока животами лениво играли на траве. Но мужчины по-прежнему были мрачны.

Каарел вывел из конюшни обоих меринов и, держа под уздцы, повел их на пастбище. Даже он улыбался.

Минна, предоставив Леа Молларт заниматься тряпками для процеживания, отправилась хлопотать на кухню. Вскоре из трубы дома в ясное утреннее небо потянулся дымок. Минна поставила на плиту котел, решив сварить на всех молочный суп.

На зов Леа Молларт, перескакивая через грядки, подбежала пасторская дочка. Девочке сразу же сунули в руку штоф молока. Увидев, что посуды не хватает и что молочная река вот-вот прольется прямо на траву, девчонка побежала в баню и вернулась оттуда с кувшином и тазом.

Минна вышла на крыльцо поглядеть, как справляются с работой Леа Молларт и Эльмар. Старуха держала в руке поварешку и улыбалась.

рехдюймовка, настоящего имени которой никто не знал, радостно подпрыгивая, приближалась к Рихве. Две ее крысиные косички болтались над большими ушами. Сморщенное личико было лиловым; солнце играло на старухином платье, сшитом из подкладочного материала, ядовито-яркий цвет которого отражался на лице Трехдюймовки.

— Кто в садике, кто в садике, одна пчелка в садике… — хриплым голосом пропела Трехдюймовка и тщательно закрыла за собой калитку. — Мой отец держал пчел, — сообщила Трехдюймовка Леа Молларт, которая мыла руки у колодца. — Он всегда требовал, чтобы я как следует закрывала калитку — не то пчелы улетят.

Увидев странную маленькую старушку, Леа Молларт испугалась и с надеждой взглянула на мужчин, сидящих перед амбаром.

— Здравствуй, Трехдюймовка! — крикнул Йоссь гостье.

Трехдюймовка послала ему в ответ воздушный поцелуй и кокетливо кивнула.

— Ишь ты, все старые клиенты в сборе! — удивилась Трехдюймовка, оглядывая мужчин. — Ты, дитятко мое, однажды забыл заплатить мне, — погрозила она пальцем солдатику.

— Чокнутая, — проворчал солдат.

Йоссь что-то прошептал парню на ухо. Солдатик протянул: «Ах вот оно что» — и уставился на старуху.

— Где они, где они, дорогие мои, распрекрасные? — протянула старуха на какой-то незнакомый мотив, но, сбившись с мелодии, решила лучше поболтать. — Однажды подошел ко мне пастор — я как раз стояла у церковной стены и мазала губы — и говорит, дескать, стань-ка ты лучше Христовой невестой, Трехдюймовка. Я в ответ — отчего же, веди его, только сможет ли он заплатить? Пастора точно ветром сдуло. Шутник, не правда ли? Господин пастор был под башмаком у своей толстой и ленивой супруги, ну хоть догадался бы по крайней мере немножечко покуролесить с такой шустрой бабенкой, как я.

— Расскажи, Трехдюймовка, — подзадорил ее Йоссь, — как ты развела госпожу Аанисберг с мужем.

— Ах, это такая забавная история, — сложив губки бантиком, кокетливо протянула Трехдюймовка. — Несколько ловких движений — и господа судьи уткнулись в бумаги. Адвокаты носились и лопатами загребали деньги, потому что Аанисберги были очень богатые люди.

— Рассказывай, рассказывай, — подбодрил старуху Йоссь и хихикнул в ладонь.

— На галстуке у господина Аанисберга была булавка с бриллиантом. Мне ужас как хотелось получить ее, — важно произнесла Трехдюймовка. — Я была тогда молодая и красивая и мне здорово шли дорогие камни. Господин Аанисберг каждый вечер выходил прогуляться на улицу Харью. Он астмой страдал. Издали было слышно, как он идет и отдувается. Три раза к нему подходила — толкну его и говорю, дескать, пойдем со мной. А он глядит в сторону, словно деревянный, на меня ноль внимания. На четвертый раз и говорю ему, мол, если ты, такой-сякой, копченый окорок, не можешь, то отдай булавку просто так. Он опять — ноль внимания, нос задрал, идет себе мимо, молчит. Ну, мое терпение лопнуло. Как-то выдался жаркий вечер, смотрю я, Аанисберг плетется, полы пиджака болтаются. Я набралась духу и кинулась ему на грудь, у него аж дыхание перехватило. Пока он ловил ртом воздух, я булавку цап — и дело в шляпе. Бросилась наутек. В подворотню, оттуда на двор — и была такова. Но этого мало. Мое сердце честной девушки было оскорблено, и я сказала себе: Трехдюймовка, отомсти. Отомсти, Трехдюймовка! Отомсти ему за свою честную мать, за свою честную бабушку и за всех честных женщин. Тогда-то я и послала повенчанной мадаме господина Аанисберга письмо. Я всего-навсего спросила: где булавка вашего мужа. Еще я спросила, знает ли уважаемая госпожа, где это ее муж каждый вечер прогуливается. И еще я хотела узнать у этой цацы, куда направляются мужчины, когда они по вечерам одни выходят из дома. И эта цаца поверила мне, она поверила мне! — нараспев закончила Трехдюймовка свою историю.

— Глупый шантаж, — пробормотал Рикс и постучал ногтем по крышке пустого портсигара.

— Тебя не посадили? — спросил Йоссь.

— Хе-хе! — рассмеялась Трехдюймовка. — Письма-то я не подписала! Булавку сразу продала. Однажды явился ко мне полицейский, перевернул весь комод, а что он мог найти там. Без конца носился по моей комнате, так ведь ему и без того все мои тряпки и украшения давно были известны. Он вообще любил прогуливаться по нашему тупичку.

— Сколько тебе дали за булавку? — поинтересовался Парабеллум.

— Да разве запомнишь! — воскликнула Трехдюймовка. — Деньги приходили и уходили, из одного кармана брала, в другой складывала. Я такой человек — мне сразу подавай вещь, которая мне понравилась. Я никогда не считала сенты. Тоже мне дело! — расхвасталась старуха. — Погоди, погоди, — Трехдюймовка еще больше сморщила свое маленькое личико. — Я, помнится, даже подарила эту булавку.

— Кому? — удивился Йоссь.

— Был один такой высокий парень, светловолосый, глаза голубые. Ну прямо молодой чистопородный бог. Он мне ужас как нравился. Я ему говорю — приходи, я с тебя денег не возьму. А он говорит — не хочу. Я выдрала из головы клок волос и молю его — бери булавку, но только приходи.

— И что же — пришел? — спросил хозяин Рихвы.

— Пришел, — кивнула Трехдюймовка и рассмеялась. — Куда он денется? Драгоценные камни так просто на улице не валяются! Я денег на него не жалела, щедрой рукой тратила, купила флакон французских духов и полила простыни, чтоб приятнее было.