Юрий Авдеенко - Лунная радуга. Этажи

Двумя днями позже судьба опять столкнула меня с этим мальчишкой…

Между двойными рамами белел толстый слой ваты, и на нем лежали бумажные цветы: светло-розовые и еще желтые. Меня забавляли цветы. Потому что у нас в Туапсе вообще не было двойных рам, и ваты, и цветов между рамами.

Возле дома на замерзшей луже, словно на куске стекла, каталась соседская девчонка. Ее коньки, блестящие, острые, что-то писали на льду. И эти линий: прямые, изогнутые, овальные, кружевные — представлялись мне полными тайного содержания, не менее заманчивого, чем египетские письмена. Из разговоров тети я знал, что девчонку зовут Аленой. Я смотрел в окно. И мне хотелось выйти туда, к ней. Сказать:

— А я не умею кататься на коньках.

Не съест же она меня. Спросит:

— Почему?

— У нас никогда ничего не замерзает.

— Хочешь, я научу тебя кататься на коньках?

— У меня нет коньков.

— Я уступлю тебе свои. Они подойдут. Ведь мы с тобой ровесники.

— Но я мужчина.

И похвастаюсь своим тридцать шестым. А может, тридцать шестым размером не нужно хвастаться? Ботинки у девчонки маленькие, будто игрушечные. Синие брючки, синий джемпер с красной поперечной полосой на груди. И коса, толстая, жгутом, спадает на эту полосу, переброшенная через плечо.

Какие у нее глаза, я не знаю. Возможно, серые, возможно, синие… Сквозь стекло не видно. Кажется, девчонка заметила меня. Проезжая, она повернула голову в сторону окна. Во всяком случае, она знает, что я приехал. Вчера приходила ее мать — директор школы. Мне пришлось здороваться, и не просто так, а наклонить голову, показывая, что я культурный.

Моя тетя — человек подвижный и наблюдательный. Сказала мне:

— Одевайся… И пошли на улицу. Я познакомлю тебя с Аленой.

Уговаривать не пришлось. Я мигом влез в пальто, нахлобучил шапку. Мы вышли за калитку. Тетя позвала:

— Алена!

Девочка в синем костюме подъехала и с приятной улыбкой произнесла:

— Здравствуйте, тетя Паша.

Тетя Паша телеграфировала:

— Алена… Познакомься. Мой племянник, его зовут Славой. Он приехал из Туапсе. У них там море. Здесь ему скучно.

Алена сняла рукавицу и протянула мне маленькие розовые пальцы.

— Вам действительно скучно? — спросила она.

— Нет… — сказал я. — Я нашел подшивку старых журналов «Вокруг света».

— Я читала их…

Тетя Паша величественно удалилась. И мы стояли одни. Говорить было не о чем. Но Алена, видимо, тоже старалась показать себя воспитанной девочкой, как я старался перед ее матерью. И поэтому не уходила. А стояла рядом, держась левой рукой за обледеневшую штакетку.

— Вы купались в море? — спросила она.

— Много раз, — сказал я.

— А вода в море правда соленая?

— Соленая, как «Джермук», — пояснил я.

— Нужно купить бутылку… Скажите, в море легко плавать?

— Легко. Можно плыть хоть до Турции… Полежишь на спине, отдохнешь… Ребята постарше и дальше плавают.

— Через проливы? Разве разрешают?

— Нет, — спохватился я. — Ребята к Болгарии… Поворачивают к Румынии…

— Интересно как! — сказала Алена.

Мальчишка, шедший по дороге, увидел Алену и направился к нам. Когда он подошел ближе, я узнал того мальчишку, которого ударил в кино. И он меня узнал. И очень удивился. Даже оторопел.

— Здравствуй, Павлик, — сказала Алена.

— Привет, — ответил Павлик. И, уставившись на меня недобро, спросил: — Это твой приятель?

— Нет, — смутилась Алена, почувствовав неладное. — То есть… Мы знакомы.

— У меня к твоему знакомому разговор есть, — он взял меня за пуговицу.

— Пусти! — сказал я.

— Пойдем за угол.

— Ты чего? Ты чего? — затараторил я. — Не имеешь права руки распускать.

— А ты имеешь?

— А ты докажи!

— Вот и докажу… Дороги домой не найдешь.

— Фигушки!

— Ни одна больница не примет. Родственники не узнают!

— Не тронь его, — жалобно вмешалась Алена. — Он к Турции плавал.

— Зачем?

— Не знаю. Просто так!

— Просто так не плавают.

— Вот и плавают. И дальше плавают…

— Ты юнга? — спросил он. — На корабле ходил?

— Нет! — сказала Алена. — Он на руках плавал…

— И ногах… — уточнил я. И, воспользовавшись некоторым удивлением мальчишки, проскользнул в калитку. Плотно закрыл ее за собой.

Ушел домой. В окно видел, как мальчишка взял Алену под руку и увел прочь. На душе было такое чувство, точно меня обобрали.

Я завалился на диван. Стал листать подшивку старых журналов. Однако ни на чем не мог задержать своего внимания… Думал: «Так тебе и надо… Не храбрись чужими руками».

Мои размышления так и остались бы размышлениями, если бы… не одно происшествие.

На уроке черчения.

Преподавал этот предмет Георгий Михайлович. Лысый старичок лет шестидесяти. В свое время он был ранен в голову — не на войне, производственная травма. И ранение, конечно, отразилось на его здоровье. У Георгия Михайловича была плохая память. Он работал художником в артели инвалидов «Маяк», рисовал диаграммы, схемы, плакаты. А потом, когда в школе ввели черчение, но учителей не хватало, его пригласили к нам.

Он нас совсем не помнил. Мы пользовались этим. Ухитрялись на уроке за один чертеж получать пять-шесть оценок. Стирали фамилию, писали другую. И хохотали, когда тот же самый чертеж преподаватель оценивал по-разному. Колебания случались значительные. Бывало, что автор получал не самую лучшую оценку.

Вообще дисциплины на уроке не существовало. Ребята и девчонки разговаривали вслух, ходили между партами. В тот день у меня кто-то стащил резинку. Я решил отыскать ее во что бы то ни стало.

В третьем ряду сидела Люська Зубкова. Светленькая, с красными щеками. Как я уже говорил, она мне очень нравилась. Но я стеснялся предложить Люське дружбу, хотя уже многие наши ребята дружили с девчонками. И выражал Люське свои симпатии совсем примитивно: смеялся невпопад в ее присутствии, выворачивал ей руки, хватал за волосы.

Так и на этот раз… Подошел к ней, ущипнул. Она кинулась на меня с кулаками. Я отскочил и задел Леньку Ежова, сидевшего в среднем ряду. Он уронил на чертеж кляксу.

Клякса и клякса…

Однако… Нужно знать Леньку Ежова. Он был злой и ехидный. Чуть меньше меня ростом. Я не слышал, чтобы хоть кто из ребят спорил с ним или противоречил. Он и не дрался ни с кем. Слухи же о его силе ходили упорные.

Я хотел было извиниться. Но Ежик (так его звали ребята) покраснел… Глаза сузил, как хан Мамай. Медленно поднялся, схватив меня за грудки, прошипел:

— После уроков потолкуем…

Я знал, что значит «толковать после уроков».

Мне не хотелось драться. И если бы мы столкнулись с ним один на один на безлюдной дороге, я, возможно, постарался и отвертеться. Но рядом были ребята. Люська. И я сказал:

— Отлично.

Спокойно сказал. И пошел, сел на свое место. Про резинку забыл и про Люську.