Юрий Авдеенко - Лунная радуга. Этажи

На поверке в усталой тишине майор Гринько объявил о моем назначении командиром второго отделения.

— Кто нам запретит шикарно жить? — прошептал Мишка Истру, пританцовывая от восторга.

Танцуй, Мишка! Танцуй! Я и сам не знаю, что из всего этого получится. И майор Гринько не знает, и лейтенант Березкин. Эксперимент! Знаешь такое слово? Они думают, что я не подведу. Но и мне думать приходится… Знаешь, что я открыл? Люди взрослеют незаметно и по инерции еще долго полагают, что они дети. Заблуждение, чреватое двумя последствиями. Первое — дети оптимисты (у них все впереди). Второе — ошибки детям прощаются (повзрослеет — поумнеет). Но детские ошибки взрослым ни-ни-ни… Открытия не хитрые. Раньше я ленился шевелить мозгами, а теперь вот пришлось разобрать по косточкам первые пять месяцев службы. И что я понял? Мы же по привычке принимали командиров за школьных учителей. А между ними разницы больше, чем между будильником и мотоциклом. Командир — это все. Отец, мать, Конституция, члены правительства. Приказ должен быть выполнен точно и в срок. Никаких обсуждений, никакой демагогии.

А учитель? С ним можно поспорить, высказать собственное мнение…

Командир же отвечает за твою жизнь и смерть. Это только со стороны все просто кажется.

…Четыре сигареты и получасовое одиночество в курительной комнате обнадежили меня. Я взвесил все. И душа Мишки Истру показалась мне не более загадочной, чем устройство противогаза. Помня, что сила примера действует на человечество вдохновляюще, я решил перевоспитать Мишку Истру, надеясь, что личный состав отделения с уставным энтузиазмом последует его примеру.

Впервые за полгода я долго не мог уснуть. Впервые за полгода я видел сон. К сожалению, позабыл его… Лишь помню: школьный коридор, и я зычно подаю команду:

— В одну шеренгу становись!

Утром меня, как и остальных командиров отделений, разбудили на пятнадцать минут раньше. Оказывается, если тебя будят просто так, по-человечески, пнув легонько в плечо, — это гораздо легче переносится, нежели истошный крик дневального:

— Подъем!

Каждый дневальный кричит «Подъем!», непременно вкладывая в это слово вековую ненависть голодного к сытому. Еще бы, мы спали ночь, а он стоял.

Умытый, одетый, я придирчиво смотрел, как поднимается мое отделение. Цирк!

Суру пришлось дернуть за ногу, совсем как это делал сержант Лебедь. Еще с минуту он смотрел бессмысленными глазами, досыпал, а потом, кряхтя, словно у него было трое правнуков, опустил на пол ноги.

Мишка наматывал портянки. Он всегда успевал на подъемах. У него было хорошее правило — не портить настроение командирам по утрам.

На зарядку мы не пошли. Старшина Радионов послал наше отделение расчищать снег перед казармой.

Расчищать — не то слово. Площадку, размером пятьдесят метров на тридцать, нужно было освободить от снега и посыпать песком.

В казарме отделение было в полном составе, но, когда принялись за работу, вдруг оказалось, что Истру и Асирьян отсутствуют.

Ребята недовольно ворчали. Дескать, дружки. Теперь посачкуют.

Было еще темно. Глядя на яркие окна казармы, я решал: пойти ли мне на поиски Истру и Асирьяна или остаться с отделением. Умники могли спрятаться где угодно. Их и за четверть часа не найдешь. Лучше остаться. Я отстегнул саперную лопатку и спрыгнул в яму. Здесь мы всегда копали песок, а потом накрывали яму досками, чтобы ее не занесло снегом.

…Работали на совесть. И уложились в срок… Вернувшись в казарму, я послал ребят умываться.

А сам пришел в комнату взвода, посмотрел за вешалку. Там на сдвоенной скамейке, укрывшись шинелями, досыпали Истру и Сура. Я негромко сказал:

— Подъем.

Истру быстро открыл глаза и облегченно пробормотал:

— Это ты…

Зевнул, как бегемот.

— Вставай, Сура, — сказал он. — Нужно заправлять койки. Скоро завтрак…

Я не знал, что могу так злиться… Меня подмывало двинуть Мишке в ухо, препроводив жест двумя-тремя непечатными словами. Но вешалка стояла близко к стене. И для размаха совсем не оставалось места.

Решил подождать и встретить его прямым справа, когда он встанет на ноги. Но он долго перематывал портянку… За это время я остыл. Вспомнил, что командир, что у меня куча дел и обязанностей… Я оправил гимнастерку, затянув ремень до теоретических пределов.

На утреннем осмотре я копировал сержанта Лебедя. Конечно, это глупо — копировать кого-либо. Нужно быть самим собой. Это так просто. И так трудно. Только очень мудрые и уверенные в себе люди обретают ту легкость и естественность, которая позволяет им всегда быть самим собой. Большинство же из нас находится под чьим-то влиянием, кому-то подражает… Вероятно, в этом нет ничего предосудительного, потому что в большинстве случаев люди подражают хорошему, а не плохому.

Сержант Лебедь никогда не повышал голоса. Он спокойно проходил вдоль строя, и его взгляд, зоркий и цепкий, как у ястреба, замечал все. У меня не было такого опыта, но тем не менее я понял, что отделение к утреннему осмотру подготовлено так же старательно, как и при сержанте.

Я сомкнул ряды. Подал команду «смирно». И приказал Истру и Асирьяну выйти из строя. Отделение не нарушило поданной команды. По глазам ребят я почувствовал — они ждут от меня справедливости. Это важно и нужно.

Асирьян и Мишка стояли перед строем. Сура хмурился. Истру же, наоборот, смотрел на меня с надеждой, как старуха на икону.

Секунда летела за секундой… Но всем своим существом я вдруг обнаружил, что мне трудно вынести решение, что слишком многое связывает меня с Истру, что я совсем, совсем не гожусь для должности командира… Может, лучше стать в строй. Сказать: извините, не создан…

Я взглянул на свое отделение. И будто током меня пронзила мысль: я не могу обидеть Истру и Суру тем, что объявлю им мнение этих ребят. Твердых и честных ребят. Я не имею права не сделать этого… Но как трудно.

Ноль один… Ноль два… Ноль три…

Я сказал, словно прыгнул в воду:

— За уклонение от работ курсантам Асирьяну и Истру объявляю по одному наряду вне очереди.

— Есть! — упавшим голосом ответил Истру. Сура молчал.

— Курсант Асирьян, вам понятно? — спросил я.

— Нет, — простодушно сказал Асирьян. Я всегда подозревал, что этот орешек крепче, чем Истру. Кто-то прыснул.

— За уклонение от работы по очистке территории и недисциплинированность курсанту Асирьяну объявляю два наряда вне очереди.

— Есть! — бодро ответил Сура.

Они вернулись в строй, чеканя шаг с картинной торжественностью…

Я распустил отделение. Кто-то из другого взвода иронически спросил:

— Что, Сура? Захотелось поработать на уборке отхожих мест?

— Ничего, — сказал Асирьян. — Перезимуем.

Истру, глядя в сторону, прошел мимо меня. Минуту спустя я слышал, как он говорил в ленинской комнате: